Симонов и Цапля

Через тридцать лет крестьяне в моем имении уже не жили в крайней бедности, как в окрестных деревнях; каждый пятый ребенок посещал старшие классы гимнасиев; поместный суд искоренил клановую вражду и беззаконие. Отношение ко мне местных жителей было при этом неоднозначным – пожилые, привязанные к старому укладу жизни, недолюбливали меня; молодежь в основном относилась хорошо, но и те и другие всегда боялись, что мои чудачества в конце концов обернутся для них бедой. Примерно в то время, во избежание кривотолков о моем нестарении, я объявил общине, что удаляюсь на покой в Грецию, а на мое место приедет мой сын; я отправился в путешествие по Галлии и вернулся под видом своего сына через три месяца. Кривотолков, разумеется, полностью избежать не удалось, ведь сын оказался точной копией своего отца, но другого выхода у меня тогда не было. Само же путешествие по Галлии неожиданно обернулось для меня ужасным разочарованием. Я встретил в Париже нескольких выходцев из моего имения, самых способных детей, окончивших наши гимнасии и покинувших свои дома ради политической карьеры. Все они были втянуты в местные государственные интриги, в борьбу за должности и власть; они жили в роскоши и разврате – вот во что вылилась их образованность. Я вспомнил, как уже испытывал подобное разочарование, когда сам преподавал в гимнасиях в Греции, и вновь ощутил бесполезность образования для исправления человеческих пороков – напротив, образование, ведущее к положению в обществе, казалось, позволяло этим порокам воплотиться и укрепиться в полной мере. В тоске и унынии вернулся я в свое имение; ощущение бессмысленности всех моих начинаний вновь выплыло на первый план моего сознания. Увы, все эти мои гимнасии – лишь суета сует, и только, и более ничего – так мне стало казаться тогда.

Но как же законный суд? Как же самоуправление? Разве все это не несет людям больше справедливости, больше свободы и уверенности в завтрашнем дне? И почему ученость в нашем обществе, вместо того, чтобы придавать человеку возвышенные устремления, скорее помогает воплотиться самым низменным из них? Ученость дает человеку возможности, но на что эти возможности используются? В таких размышлениях пребывал я в конце 405 года; я стал меньше интересоваться делами общины и больше проводить время с книгами, заново перечитывал «Государство» Платона и «Политику» Аристотеля. Но не книги разрешили тогда мои сомнения. Приблизительно в то же время в нашей церкви сменился дьякон, однажды он подошел ко мне и сказал следующее:

– Я служил во многих церквях, но в первый раз в жизни вижу подлинного последователя Христа.

– Вы видите такого человека в нашей церкви? Кто же он? – спросил я.

– Нет, не в церкви, – отвечал он. Я говорю про вас.

– Про меня? Вы считаете меня последователем Христа?

– А разве вы сами не считаете себя последователем Христа? Разве все, что происходит в вашем имении, не есть прямое воплощение его идей?

Удивительно, но я никогда не смотрел на свои деяния под таким углом зрения. Вскоре после этого разговора я услышал похожее мнение из уст приезжего римского трибуна, и впоследствии еще не раз сталкивался с такой оценкой моей деятельности. Так смотрели на вещи, похоже, все образованные люди, кроме церковников – для тех я был вольнодумцем и еретиком, по меньшей мере.

Однако еще сильнее обрадовали меня два бывших ученика моих гимнасиев, вернувшиеся на родину – один из Парижа, а другой из самого Рима. Оба они признались, что не могут прижиться в городах и разочаровались в политике и ораторском искусстве. Один из них приобрел серьезные познания в строительстве акведуков, и сумел настолько улучшить оросительную систему моего имения, что во время страшной засухи 410-411 годов у нас был неплохой урожай, в то время как вся Аквитания голодала. Мы спасли тогда от голодной смерти все близлежащие деревни, а наш ученик-строитель постепенно внедрил свои водопроводы по всей Галлии и Аквитании. Второй вернувшийся к нам ученик стал историком и философом, он устроился преподавателем в тот гимнасий, где учился сам, чем сильно поднял престиж этого учебного заведения. Он прививал детям не то что знания, но скорее ценности, ориентиры; я иногда присутствовал на его уроках и был очень доволен ими.

В конечном счете, хотя я и отчасти разочаровался в возможности победить людские пороки и установить справедливое общество, но в целом получил подтверждение, что кое-что можно все-таки сдвинуть в правильном направлении, что идеи Христа, сколь бы иллюзорны и утопичны они ни казались, все-же несут людям лучшую жизнь. «Может быть, все, что я делал в Аквитании – лишь суета сует, но идеи твои, Иешуа, живы! Ты мертв, но идеи твои живут!» – так думал я, оглядываясь на последние десятилетия моей жизни.

Глава десятая. Прощение.