Симулякры и симуляция

Обратная паника: известно, что социальное может раствориться в панической реакции, бесконтрольной цепной реакции. Но оно может также раствориться в обратной реакции, инертной цепной реакции, каждом пресыщенном микро-универсуме, саморегулируемом, информатизированном, изолированном в своем автоматическом управлении. Реклама является прообразом этого: первый набросок беспрерывной нити знаков, как лента телетайпов — каждый изолирован в своей инерции. Предвещающая форма пресыщенного универсума. Заброшенного, но пресыщенного. Анестезированного, но переполненного до треска. Именно в подобном универсуме, набирает силу то, что Вирилио называет эстетикой исчезновения. Начинают появляться фрактальные объекты, фрактальные формы, дефектные зоны, являющиеся результатом пресыщения, и значит, процесса массивного неприятия, абреакции или оцепенения общества исключительно прозрачного для самого себя. Так же как и знаки рекламы, мы приумножаемся, становимся прозрачными и бесчисленными, делаемся светопроницаемыми или ризоматичными для того, чтобы ускользнуть от предельной инертной точки — мы выходим на орбиту, подключаемся, превращаемся в сателлит, архивируемся — пути пересекаются: есть звуковая лента, видеолента, как в жизни есть лента-работа, лента-досуг, лента-транспорт, и т. д., все это захвачено лентой-рекламой. Повсюду имеется три или четыре ленты, а вы на пересечении. Поверхностное насыщение и ослепление.

Так как остается ослепление. Необходимо только увидеть Лас Вегас, абсолютный рекламный город (город пятидесятых, город безумных лет рекламы, и который сохранил тот шарм, сегодня в каком-то роде ретро, поскольку реклама тайно приговорена программатичной логикой, которая породит довольно различные города). Когда видишь, как Лас Вегас целиком возникает из пустыни рекламным сиянием на исходе дня, и возвращается в пустыню на восходе, тогда видишь, что реклама это не то, что оживляет и украшает стены, она то, что стирает стены, стирает улицы, фасады и всю архитектуру, стирает все основание и всю глубину, и что именно данное уничтожение, данное поглощение всей поверхности (неважно какие знаки там циркулируют) погружает нас в эту одурманенную, гиперреальную эйфорию, которую мы не променяем больше ни что другое, и которая является пустой формой и без обращения к соблазну.

Язык позволяет тогда увлечь себя своему двойнику, и сращивает лучшее с худшим в призрак рациональности, чьей формулой является: «Все должны в это верить». Таково послание того, что собирает нас в массу.

Ж.-Л. Бутт, Деструктор интенсивностей.

Реклама, таким образом, как информация: деструктор интенсивностей, акселератор инерции. Посмотрите, с какой скукой там повторяются все приемы смысла и бессмысленности, все процедуры, все приспособления языка коммуникации (функция контакта: вы меня слышите? Вы на меня смотрите? Оно будет говорить! — референциальная функция, поэтическая даже функция, аллюзия, ирония, игра слов, бессознательное), как все это поставлено в точности, как и секс в порно, то есть, без веры во все это, с той же усталой непристойностью. Вот почему бесполезно анализировать отныне рекламу как язык, поскольку происходит нечто иное: дублирование языка (изображений точно также), которому не отвечают ни лингвистика, ни семиология, потому что они работают с настоящей операцией смысла, не предчувствуя этой карикатурной чрезмерности всех функций языка, этого выхода на огромное поле насмешки знаков, «потребляемых», как говорится в контексте их насмешки, за их насмешку и коллективный спектакль их игры, лишенной ставки — так же как и порно это гипертрофированная фикция секса, потребляемого в его насмешке, за его насмешку, коллективный спектакль бессодержательности секса в его барочном успении (именно благодаря барокко появилась эта триумфальная насмешка имитации мрамора, фиксирующая крушение религиозного в оргазме статуй).

Где золотой век рекламного проекта? Превознесение объекта посредством картинки, возвеличивание покупки и потребления посредством контролируемых рекламных расходов? Каким бы ни было закабаление рекламы управлением капитала (но этот аспект вопроса, вопрос социального и экономического влияния рекламы, всегда остается нерешенным и, в сущности, неразрешим), она всегда была не более чем порабощенной функцией, она была зеркалом, направленным в сторону пространства политической экономии и товара, она была в какой-то момент его славным воображаемым, воображаемым разорванного, но находящегося в экспансии мира. Но универсум товара больше таковым не является: это пресыщенный и инволюционирующий мир. Внезапно он потерял свое триумфальное воображаемое, и от стадии зеркала он в каком-то роде перешел к траурной работе.