Символические образы. Очерки по искусству Возрождения

То, что излагает здесь Джарда, можно назвать доктриной множественных откровений. Бог раскрывает Себя во всем, надо лишь научиться читать Его знаки. Ранее в этой книге[461] я касался учения о смысле вещей в связи с библейской экзегезой. Божественный язык вещей отличается от языка слов — он и богаче, и туманнее. Джарда опирается на авторитет этого учения, когда утверждает, что «все животные на земле, все рыбы в воде, все птицы в воздухе» и т. д. составляют книгу природы, которая, если правильно ее прочесть, подкрепляет и дополняет Писание. Пеликан предвосхищает Христа и его жертвенную любовь, жемчужина — рождение Девы Марии. Важно осознать, какой потенциал скрывается в этой традиции. Мыслитель аристотелевской школы может толковать ее рационально, предлагая пеликана в качестве удачной метафоры Христа. Неоплатоник же может в любой миг возродить популярный взгляд, согласно которому Бог Сам предвосхитил в пеликане Свою жертвенную любовь.

Все, что верно для Книги Природы, верно и для древней мифологии. Средние века унаследовали от поздней античности взгляд, согласно которому мифы и предания, оставленные поэтами, если правильно их прочесть, поведают то же, что и созерцание природы.[462] Те, кто в это верил, отнюдь не принижали значение Библии как главного орудия Божественного откровения. Напротив. Они были убеждены, что языческая наука лишь в скрытом виде содержит те самые истины, которые Бог явил людям в Писании. Ведь Бог говорил не только с Моисеем. Первые люди Золотого века были еще так близки ко времени творения, что знали некоторые тайны вселенной. Однако эти мудрецы упрятали истину в загадочные рассказы и образы, чтобы она не досталась невеждам.

Что-то от этой веры и ныне подспудно живет в европейской мысли. Мы знакомы с учением об эзотерической традиции, уходящей корнями в загадочное начало времен, явленной и одновременно сокрытой в мудрости Востока. Сочинения флорентийских неоплатоников — того же толка. Те, кто рассчитывает увидеть в них просветленный мир классической красоты, быстро разочаруется. Нас постоянно отсылают к мифическим мудрецам Востока, египетским жрецам, Гермесу Трисмегисту, Зороастру, а из греков — к тем, кто якобы обладал тайными знаниями: Орфею, Пифагору и, конечно, к Платону — его упоминания мифов и Египта вполне вписываются в представление о неразрывной эзотерической традиции.[463]

Джарда, как мы видим, старается все же не совсем оторвать этот взгляд от христианских представлений. Для своей речи он выбирает рассказ из Флавия, согласно которому еще непадший Адам или Сет до потопа записали все знания на двух нерушимых столпах, откуда их получили египтяне, которые, в свою очередь, передали знания грекам.[464] Таким образом, язык символизма, как и язык Писания, получен прямо от Бога:

Это тайное знание с начала рождения мира было известно мудрейшим первоначальных времен; от них исходит обычай составлять образы, который передавался через последующие века пишущими почти всех народов и дошел, наконец, до нашего времени. Кто, сведущий в древностях, не знает о двух памятных столпах — один из кирпича, дабы противостоять огню, другой из мрамора, дабы не страшился воды — на которых все науки записаны и выбиты на потребу последующим поколениям?

Ибо с этих столпов египтяне позаимствовали превосходное учение об иероглифах, которым мы так восхищаемся. Греки пошли по их стопам и все Искусства и Науки, без исключения, украсили Символическими Образами. Есть ли такой камень или металл, в котором они не запечатлели бы облик наук? Есть оттенок иль цвет, которым пренебрегли? И не та это вещь, чтобы тешить вульгарное знание, но несравненно величественная, наполняющая сердце неизмеримым восторгом.[465]