Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

Приказы А.И. Гучкова оформляли процессы, уже развивавшиеся в ходе «погонной революции», они подводили черту под важными символическими конфликтами этого этапа. Но они же провоцировали и новые столкновения, создавали новые проблемы. Отмена погон во флоте вновь резко обострила вопрос об отдании чести. Морское командование вынуждено было вновь пойти на уступки, игнорируя, фактически, приказы Верховного главнокомандующего. Помощник морского министра контр-адмирал М.А. Кедров 18 апреля разослал «для исполнения и распоряжения» телеграмму: «На берегу вне строя отдание чести отменяется. Военнослужащие при встрече могут взаимно приветствовать друг друга, прикладывая руку к головному убору. Это взаимное приветствие, будучи необязательным, зависит исключительно от доброй воли и такта встречающихся». А 20 апреля и вице-адмирал А.В. Колчак, командующий флотом Черного моря, распространил отмену отдания чести вне строя также и на чинов военно-сухопутного ведомства в относительно «благополучном» (с точки зрения командования) Севастополе[608].

Матросы также воспринимали отмену погон как сигнал к углублению символического переворота и активно приступили к новой фазе революционного «формотворчества». Контр-адмирал О.О. Рихтер, член комиссии по выработке новой формы одежды для офицерских чинов флота и морского ведомства, писал в Главный морской штаб: «В Гельсингфорсе на флоте начинают поговаривать, что в новой офицерской форме слишком много золота… Желательно офицерскую форму упростить». В сложившейся обстановке многие офицеры и не спешили обзаводиться новой формой: «В Гельсингфорсе мало кто нашил себе галуны». Даже адмирал А.С. Максимов не исполнял свой собственный приказ и носил форму без галунов: «Только шейный Владимир служит некоторым указанием на его принадлежность к офицерскому сословию». Действительно, на официальной парадной фотографии, сделанной в 1917 г., Максимов, гордившийся репутацией «революционного адмирала», изображен в морском кителе без каких-либо знаков различия, но с орденом и красным бантом. Матросы главной базы Балтийского флота продолжали революционизировать свою форму. «Гельсингфорс мало кого слушает, а потому возможно, что они сами создадут себе форму», — писал Рихтер. Команды, например, вовсе снимали кокарды, а некоторые прикрепляли вместо них якорьки белого металла, что делало их еще более похожими на матросов гражданского флота[609].

Революционная мода развивалась, завоевывала флоты. Если в армии одним из символов революционизирования стала фигура дезертира в новой гимнастерке без погон и в фуражке с офицерской кокардой, то завоеванием революции на флоте стали широченные клеши. Форменки же моряки носили нередко с засученными рукавами и без тельняшек, современники событий вспоминали «декольтированных» матросов. Именно такой образ революционного моряка, «красы и гордости революции», запечатлен на картинах Б.М. Кустодиева и И.А. Владимирова. «Матрос с голой грудью и челкой бабочкой» стал одним из символов новой жизни и для писательницы Тэффи[610]. Морской же офицер вспоминал: «Когда появились деньги, то матросы, прежде всего, начали франтить. Появились высокие лакированные сапоги, или даже просто резиновые, с голенищами, что — зеркало; короткий бушлат в талию, с пуговицами на кавалерийский манер; фланелевая рубаха в обтяжку и на выпуск; фуражка набекрень, а летом — даже соломенная шляпа… Особое внимание уделялось волосам, стричь которые считалось положительно неприличным. Шик был в наибольшем „коке“ и лихо закрученных усах»[611].

Можно было бы предположить, что весьма консервативно настроенный мемуарист-офицер намеренно сгустил краски, изображая лихих «братишек», однако и некоторые балтийские матросы в своих воспоминаниях оставили колоритные портреты сослуживцев, пытавшихся вечерами на городских танцах поразить воображение финских и эстонских девушек: «Ходил в черных лакированных туфлях с наутюженными брюками широкого клеша как у старого петуха, с косматыми ногами, заметал по улице пыль как метлой»[612].