Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

Во время же Кронштадтского мятежа образ врага с золотыми погонами использовали обе противостоящие стороны. Обращение большевистски настроенных моряков, адресованное кронштадтцам, гласило: «Почему теперь на „Петропавловске“, на корабле, имя которого вся буржуазия и золотопогонники не могли произносить без трепета, теперь на нем восседает царский генерал?». Эта тема получила развитие в обращении Г.Е. Зиновьева и М.Н. Тухачевского к красноармейцам 7-й армии: «Прибытие царских золотопогонников окончательно отрезвит кронштадтцев, и они вернутся с раскаянием под трудовое красное знамя Советской Республики». Газета же мятежных кронштадтцев предлагала убедиться, что в крепости нет ни генералов, ни ненавистных революционерам эполет. Деятели же правящего советского режима в пропаганде мятежников заняли место рядом с традиционным врагом: «Долой мародеров коммунистического строя и царских золотопогонников»[729].

Показателен и рапорт осведомителя особого отдела о поведении некоего красноармейца в феврале 1921 года. Последнему были приписаны следующие слова: «Я носил золотые погоны и боролся за них, и буду носить, и буду до тех пор бороться, пока не надену опять погоны»[730]. Весьма вероятно, что это утверждение было плодом творчества доносчика, но показательно, что, по его представлениям, именно так должен был говорить враг большевистского режима.

Погоны становятся знаком «белых». Символическая борьба с погонами проявляется и в садистских действиях, нередких в условиях гражданской войны: если пленным комиссарам белые подчас вырезали на коже звезды, то красноармейцы и красные партизаны прибивали пленным офицерам погоны к плечам гвоздями[731]. Слово «золотопогонник» стало в советских кругах ругательным, а хранение старых регалий могло стать причиной ареста. Лишь в 1943 г. И.В. Сталин пошел на своеобразную символическую реставрацию знаков различия и ввел погоны.

В 1917 г. можно выделить два взаимно связанных процесса. Многие военные стремились использовать элементы гражданского платья. В разных случаях это демонстративное нарушение формы одежды могло расшифровываться по-разному. В некоторых ситуациях за этим стояло желание сохранить индивидуальность, протест против нивелирующего характера военной форме. Порой же действия такого рода были и своеобразной антимилитаристской демонстрацией. Но в то же время многие штатские стремились военизировать свой костюм, это проявилось уже во время Февраля. Эта тенденция проявлялась даже в женской моде. В районе морских баз девушки облачались в матросские форменки, а в Петрограде можно было видеть дам в сапогах-ботфортах, брюках галифе, наряженных в гимнастерки и в фуражках. Некоторые активисты заводских комитетов Кронштадта щеголяли на торжественных церемониях в матросских бескозырках, различные элементы военной формы использовали и многие красногвардейцы[732].

Полувоенные френчи и кителя становились «формой» представителей «комитетского класса» вне зависимости от их политической ориентации. Сочетание гражданской одежды и военного обмундирования становилось все более распространенным в условиях возрастающего дефицита и становилось своеобразной «формой гражданской войны» и у большевиков, и у многих их противников.

5. Революция: отражение в ономастике

По-особому процесс «символизации» революции проявился и в русской ономастике. Разумеется, переименовывались учреждения, названия которых в новой ситуации звучали «старорежимно». Так, уже 15 марта Временное правительство приняло решение о переименовании Императорской Публичной библиотеки в Национальную библиотеку. Романовский комитет стал Комитетом попечения о беспризорных детях, а Императорская Академия наук — Российской Академией наук[733].

Грандиозную топонимическую революцию большевиков предваряли первые эксперименты по уничтожению монархических названий городских улиц и площадей. Уже 3 марта Городская дума Екатеринослава постановила назвать центральную городскую площадь именем председателя Государственной Думы М.В. Родзянко, своего земляка[734].

8 марта на заседании Петроградской городской думы было предложено устранить названия улиц, звучащих монархически, и присвоить им наименования, напоминающие «о великих днях свободы». Так, Николаевскую улицу предлагалось переименовать в улицу 27 февраля, Дворцовый мост — в Мост Свободы. Предложение о переименовании Дворцового моста в Мост Свободы нашло поддержку и в Художественном совещании при комиссаре Министерства двора, которое выступило также за проведение нового конкурса проектов украшения моста. К 8 апреля городская управа составила список переименований. «Монархические» названия должны были меняться в соответствии с общей идеологией революции: Улица Братства (Михайловская), улица Обновления (Алексеевская), Набережная Свободы (Дворцовая), площадь 27 февраля (Дворцовая), Народный парк (Александровский) и др.[735].