Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

Подобный подход — оценка революции как важнейшего религиозного события — освящался и авторитетом известных религиозных мыслителей. «Может быть, с первых времен христианских мучеников не было во всемирной истории явления более христианского, более Христова, чем русская революция», — писал Д.С. Мережковский. Религиозный публицист В.П. Свенцицкий сразу после революции отмечал: «Русская революция — нанесла поражение „дьяволу“. И потому она так явно походит на чудо… Мы знали, что существуют „революционные организации“. Но пусть скажет каждый по правде, — не исключая самых крайних революционеров, — думал ли он, что в три дня воскреснет русский народ. Конечно, никто об этом не мечтал никогда. И вот — воистину воскрес!»[251]

Любопытно, что так же относились к революции и некоторые духовные лица. Епископ Енисейский и Красноярский Никон (Бессонов) уже 3 марта направил телеграмму председателю Временного правительства: «Христос воскресе! Искренне рад перемене правительства, ответственному министерству». В своей проповеди 10 марта он также использовал образ Пасхи для описания политического переворота: «Нынче у нас Пасха, день воскресения всего русского народа. <…> Россия наша, дорогая Россия воскресла! Смертию старого строя попрано угнетение, болезнь, цепи, отчаяние народа». Никона никак нельзя назвать типичным епископом. Вряд ли подобные «пасхальные» настроения овладели многими архиереями, хотя некоторые из них также публично заявляли об обновлении России и «грядущем ее воскресении»[252]. Но некоторые священнослужители в других городах также использовали язык пасхального поздравления для выражения своих политических настроений и во время проходившего тогда Великого поста. Митрополит Евлогий вспоминал: «Иеромонах Иван (из пастырского училища), несмотря на пост, приветствовал меня: „Христос Воскресе!“, „Христос Воскресе!“, а в ответ на мои увещевания быть более сдержанным возразил: „Вы ничего не понимаете!..“ Потом я узнал, что он в училище со стены сорвал царский портрет и куда-то его спрятал». Факты подобных «пасхальных» приветствий священнослужителей по поводу переворота зафиксированы и в Красноярске. Известен и случай, когда священник даже задал «празднику свободы» «пасхальный» тон: Московский священник В. Востоков 4 марта служил праздничный молебен на Красной площади не в темном облачении, положенным по уставу в Великий пост, а в красном, пасхальном[253].

Впрочем, подобная «пасхальная» интерпретация революции встречала противодействие со стороны части духовенства. Епископ Тобольский и Сибирский Гермоген, откликаясь на постановление епархиального съезда, писал: «Я не благословляю случившегося переворота, не праздную мнимой еще „пасхи“ (вернее же мучительной Голгофы) многострадальной России и исстрадавшегося душою духовенства и народа…»[254]. Однако сам выбор им подобных слов свидетельствовал о распространенности среди немалой части священнослужителей «пасхальных» настроений.

Но если революция часто сравнивалась с Пасхой, то и Пасха в 1917 г. сопоставлялась подчас с революцией. В Петрограде в честь религиозного праздника были вывешены красные флаги[255]. Продавались даже пасхальные поздравительные открытки с актуальными религиозно-политическими поздравлениями «Христос воскресе. Да здравствует республика!», «Христос воскресе. Свобода России», на них изображались революционный солдат и рабочий, озаренные солнцем свободы. Можно с уверенностью предположить, что предприимчивые производители этих пасхальных открыток рассчитывали на то, что товар будет пользоваться спросом. Для этого были определенные основания. Празднование праздника Пасхи было крайне политизировано. Митрополит Евлогий был неприятно поражен тем настроением, которое господствовало в церкви, он вспоминал впоследствии: «Пасхальную заутреню я служил в соборе, битком набитом солдатчиной. Атмосфера в храме была революционная, жуткая… На приветствие „Христос Воскресе!“ среди гула „Воистину Воскресе!“, какой-то голос выкрикнул: „Россия воскресе!“». В некоторых селах пасхальные торжества совмещались с «праздниками свободы»[256].