Синагога и улица

— Что поделаешь! — один из соседей направился к выходу, и другие последовали за ним. Все расползлись по своим квартирам, двор опустел. Нехамеле видела, как лампы в квартирах гаснут и глухие окна таращатся в темно-синее небо, а дома молча кутаются в ночные тени. Только у слесаря реб Хизкии было еще светло. Оттуда доносился задорный веселый смех. Итка недавно вернулась из города, а ее отец еще сидел в синагоге. Нехамеле была уверена, что эта распущенная девица смеется над историей с чертями, которую только что услышала от матери или сестры Серл. «Она наслаждается жизнью с моим мужем, да еще и смеется надо мной! Эта распутница уже вернулась домой из страха перед своим отцом-святошей. Но моего мужа еще нет. Он меня не боится». Нехамеле снова поспешно направилась, в спальню и из-за темноты ударилась головой о край комода. Она долго стонала сквозь стиснутые губы. Однако боль еще больше разожгла ее гнев и придала ей силы для осуществления задуманной мести.

Соседи снова услышали испуганные крики Граси, доносившиеся, словно из могилы. Мужчины и женщины выбежали наружу в нижнем белье, в халатах, переполненные кипящим гневом: двор Лейбы-Лейзера стал сумасшедшим домом. Грася кричала, Нехамеле снова плакала, причем так громко, что ее хотелось разорвать на куски. Женщины заламывали руки, мужчины чесали затылки: что тут поделаешь? В полуночном дворе появился Мойшеле Мунвас. Еще до того, как он подошел к сборищу соседей, они его узнали в темноте по тому, как он держал руки в карманах, и по веселой песенке, которую он тихо напевал себе под нос. Разъяренные мужчины окружили его.

— Слушай, ты, гуляка! Мы тяжело работаем, а твоя жена не дает нам спать. Они с женой садовника поднимают шум. Утверждают, что им в стену стучат черти. Ладно, с садовником мы воевать не можем. Он меланхолик, и к тому же его сейчас нет в Вильне. Но с тобой мы церемониться не будем. Если ты хоть еще на один вечер оставишь свою крикунью на нашу голову, то на следующее утро тебе придется отсюда убраться, пока тебя не вынесли в саване!

Мойшеле молчал, потрясенный и напуганный этими мужланами, показывающими ему кулаки. Один из соседей схватил Грасю за плечо и твердо заявил, что, хочет она или нет, но этой ночью она будет спать в его доме. На этот раз Грася была так перепугана, что молчала и позволила себя увести. Соседи снова расползлись по квартирам, во дворе остались Мойшеле и Нехамеле. С минуту он смотрел в окна квартиры слесаря, где тоже уже было темно. Потом повернулся к жене. Нехамеле все еще тряслась от страха и полуночного холода и тихо плакала.

— Теперь тебе хорошо, да? Все тебя жалеют, да? Ну мне и везет! Пойдем уже домой! — проворчал он, и она последовала за ним, полная ужаса, но в то же время обрадованная.

Нехамеле услыхала в его голосе добродушную раздосадованность и желание помириться. Она подумала, что он сам боится продолжать встречи с дочерью слесаря. Понимает, что эта распущенная девица может принести несчастье и ему, и своей семье. И Нехамеле в душе попросила прощения у Бога за то, что до смерти перепугала помешанную Грасю.

14

Кроме того, что Мойшеле Мунвасу приходилось теперь каждый вечер оставаться дома, он вынужден был еще и слушать, как парни на улице насмехаются над ним и как за стенкой жена садовника болтает со своим мальчиком, который в ее безумной фантазии является к ней в образе птички. Обивщик ничуть не сомневался, что это все выдумки, но хотя его женушка — ядовитая змея, она слишком запугана, чтобы выдумать такое. Он полагал, что, скорее, это выдумала сумасшедшая Грася, а его ведьма только использовала, чтобы он не мог уходить из дома.

— Странное дело. С тех пор как я сижу по вечерам дома, я еще не слыхал ни одного удара в стенку, — тянул себя Мойшеле за закрученные по-разбойничьи усы. — Как ты думаешь, черти испугались арбеканфеса, который я не ношу?

— Не знаю, может быть, Грася сама стучала, — бормотала в ответ мертвенно-бледная Нехамеле. Она едва не сказала: «Я это сделала!» — так сильно была испугана испытующим взглядом мужа. Но в эту самую минуту он отвернулся от нее и с тоской посмотрел на крыльцо Итки. Нехамеле заметила этот взгляд, и это придало ей сил не считаться ни с какой опасностью, лишь бы ее муж не мог больше встречаться с любовницей.