Синан и Танечка

– В случае подобных ранений трудно дать точный прогноз, – помолчав, сказал доктор. – Безусловно, мы будем продолжать восстановительную терапию. Обязательные физиопроцедуры, массаж… Но необходимости оставаться в больнице для вас я не вижу.

«Понятно. Нечего старому бесполезному обезножившему пню занимать отдельную палату», – хмыкнул Синан. На этот раз ему удалось не произнести этого вслух.

– Послушай, сынок, – обратился он к хирургу. – Давай без этой вот тактичной тряхомудии. Я не хлипкая барышня и в обморок не упаду. Скажи мне честно, встану я еще на ноги или нет.

Врач испытующе посмотрел на него и, видимо, приняв какое-то решение, ответил искренне:

– Лично я не вижу причин, этому препятствующих. По моим прогнозам, чувствительность должна полностью восстановиться. Но я достаточно давно в профессии, чтобы знать, что не все определяется объективными физиологическими показателями. Многое будет зависеть от вашего собственного упорства, настроя. Грубо говоря, от того, насколько сильным будет ваше собственное желание подняться.

С этими словами он вышел из палаты. Синан покрутил ручку, приподнимающую спинку койки так, чтобы он находился в положении полусидя. Из-за опущенных жалюзи пробивались лучи яркого солнца. На улице, должно быть, царила та еще жара. Представилось, как гудит сейчас неуемный Стамбул, как шатается по улицам центра разноголосая, разноязыкая пестрая толпа. Как медленно ползут баржи по Босфору, ревут автомобильные клаксоны, орут чайки над головой. Этого будет достаточно, чтобы ему захотелось подняться?

Он любил свой город, и мысль о том, что ему никогда уже не удастся пройти на своих ногах по его улицам, пугала. И в то же время… Кем он предположительно должен был вернуться, влиться в этот бушующий поток жизни? Военным пенсионером? Жалкой развалиной, которая доживает свой век? Бесполезным куском подпорченного человеческого мяса, которому только и остается, что бесцельно кататься по городу в инвалидном кресле в ожидании, что какой-нибудь турист спросит дорогу, и ему удастся хоть на мгновение почувствовать себя нужным?

Как ни гнал он от себя эти мысли, они не уходили, мучили. А теперь к ним еще и примешивался едкий страх, что если он будет думать так, то на ноги никогда уже не встанет, не хватит мотивации. Того самого горячего желания подняться, без которого, по мнению доктора, у него ничего не получится.

Усилием воли Синан заставил себя переключиться, выбросить из головы этот изматывающий депрессивный бред. Он встанет – и точка. Ему всего сорок шесть, еще многое впереди. К тому же у него сын, он нужен Барклаю. Перед глазами тут же всплыла строптиво ухмыляющаяся физиономия сына. Так ли уж он ему нужен? Еще каких-то пара лет, и мальчишка станет совсем взрослым, упорхнет из дома. А пока всеми силами дает понять, что отцовские опыт, советы и участие нужны ему как телеге пятое колесо.

«Он любит вас, – сказала ему Таня. – Он хороший, добрый мальчик. Только очень чувствительный». Интересно, она была права? Или просто хотела его успокоить?

С мыслями о Тане к нему, как обычно, пришло умиротворение. В ушах будто зазвучал ее приятный мягкий голос, вспомнилась ее добрая светлая улыбка, от которой всегда становилось теплее на душе. Однако теперь, после нескольких ночных бесед, ее образ начал вызывать и смутную тревогу. Эта история, которую она ему рассказывала… Какой-то сплошной непрекращающийся кошмар: гибель отца, предательство матери, сиротство, жизнь в детском доме. И никакого просвета, дальше все только катилось, обрастая новыми несчастьями, как снежный ком. Случись ему увидеть такое в кино, он бы ушел из зала и долго еще плевался, утверждая, что режиссер нагоняет жути, стараясь выжать из зрителя эмоции. Что такого не бывает на свете – чтобы все было настолько мрачно и безрадостно.

К тому моменту, как Таня дошла до рассказа об украденной дочери, Синану в душу уже начали закрадываться сомнения. Да свою ли историю она ему рассказывает? Таня, при всей своей приветливости, сразу показалась ему скрытной. Может быть, она просто сочиняет, отвлекает его небылицами, чтобы не возвращалась боль? И надо признать, ей это удается: когда Таня говорила, он уже не думал ни о чем другом, как завороженный следил за перипетиями сюжета. И только когда она замолкала, прощалась с ним и выходила из палаты, начинал анализировать и подвергать сомнению услышанное.

В конце концов, какая тебе разница? – уговаривал он себя. Твоя задача – пережить ночь, не сойти с ума от боли. Что бы она ни городила, если это помогает, то и прекрасно. Это были здравые, логичные мысли, но по какой-то причине Синана они не успокаивали. Он сам не понимал, в чем тут дело, но чувствовал, что должен узнать о Тане все. И если окажется, что она врала ему, выдавала истории, прочитанные или услышанные где-то, за свои собственные, это больно ранит его.

Дверь палаты приоткрылась, вошла медсестра – другая, не Таня, пожилая неулыбчивая грузная женщина. Поменяла капельницу, стала молча готовить шприц для укола. Синан решил попытаться разговорить ее.