Синдром Гоголя

– Что еще это за лабиринт Минотавра? – Грених уперся взглядом в испещренный плесенью и гнилью тыл шкафа.

За шкафом кто-то отчетливо зашелся кашлем. Протиснувшись в узкий лаз меж ним и стенкой, переступив через весы для взвешивания больных, Константин Федорович наткнулся на угол длинного лабораторного стола, едва ль не до самого потолка заваленного всем, чем ни попадя, а главное тем, чего здесь, в лаборатории, быть не должно. Всевозможные швабры, мочильники, аппарат для дезинфекции хлора, состоящий из большой бутыли и трубок, стопка брошенных веером ведомостей, на которых большими буквами было выведено: skarlatina, febris recurrens, tiphus – гора жестяных мисок, плевательницы. На полу целая гора стаканчиков для приема медикаментов, железные щипцы для углей, рецептные фельдшерские дощечки старого образца, вешалка для верхней одежды, лежащая поперек в пространстве меж лабораторным столом и печью, до невозможности жарко натопленной.

За столом на деревянном расшатанном стуле сидел тот, кто, видно, и был легендарным доктором Зворыкиным. В замусоленном коричневом костюме, с клетчатым пледом на плечах вместо медицинского халата, весь седой, щуплый, согбенный, он замер с платком у рта, беспомощно и загнанно глядя на вошедшего в царство хаоса Грениха.

Долгую минуту они глядели друг на друга, один с испугом, другой изучающе, пока первый не зашелся в приступе кашля.

– Ну вот мы и свиделись, – выдохнул Константин Федорович. – А я-то полагал, доктор Зворыкин не иначе как в запое или его не существует вовсе. А у вас тут нечто посерьезней.

Зворыкин молча, с перекошенным отчаянием лицом, смотрел на него.

– Вы с обыском? У меня ничего нет, совсем нет. Ни морфия, ни спирта. Кредиты отпускают маленькие, едва сводим концы с концами.

– В чем дело, почему не лечимся? – Константин Федорович сделал шаг, обогнув стол. – Плясовских знает? Небось знает. И покрывает.

Зворыкин понуро молчал с минуту.

– Только заикнусь о болезни, – вздохнул он, – снимут с должности. Надо протянуть как есть. У меня четверо детей, жена, больной отец. Я об вас слышал – Аркадий Аркадьевич говорил… Спасибо, что взялись подсобить, я-то совсем никак-с порой…

– Это уж ни в какие ворота, простите. Я тут застрял из-за вас на две недели!

Грених сжал кулаки. Но потом расслабил.

– Что у вас? – спросил он нехотя.

– Чахотка, вестимо?

– Вестимо? Анализ показал ваше «вестимо»?

– Какой анализ? Кашляю кровью уже с полгода как, лихорадит по ночам, сбросил цельный пуд весу.

– Это могут быть симптомы и из области психосоматического.

– Да какой уж…

– А может, у вас астма, бронхит, бронхоэктатическая болезнь. Уж больно кашель не чахоточный. Давайте, я послушаю. Хоть стетоскоп есть в этом бедламе?

– Да не надо уж… – махнул рукой Зворыкин и вновь закашлялся. – С месяцок бы протянуть, а там жене пенсию будут выплачивать.

– Вы что же, себя уже похоронили? – Грених взял со стола стетоскоп, блестевший из-под груды аспидных табличек, выслушал влажные хрипы Зворыкина, простучал по ребрам и остался неудовлетворенным.

– Вы судебным медиком числитесь у Аркадия Аркадьевича, – начал Грених, – значит, должен быть микроскоп.

– Есть микроскоп. – Зворыкин поднялся, стал разгребать дрожащими костлявыми пальцами ворох ведомостей на столе, сдвигал башни мисок, пока не отыскал деревянный ящичек. И со скрипом, царапая дном стол, потянул его к себе. – Иммерсионный. Но какой в нем толк?

Грених тотчас приступил к настройке аппарата. Тот был далеко не новым, выписанным аж в 15-м году, но едва ли пару раз из ящика извлекался.

– Тоже мне, судебный медик, – ворчал он, настраивая аппарат. – Микроскоп – масло. Десять лет в ящике!

– Руки не доходили. Здесь это ни к чему. Либо порошками лечим, либо хирургически.

После тщательно проведенного исследования Грених удовлетворенно опустился на соседний стул.

– Я говорил вам, что у вас бронхоэктазия. Так, похоже, и есть. Лечить срочно надо.

– Как вы это поняли?

– По отсутствию палочек Коха в мокроте. Неужели вы не слышали о Роберте Кохе? Mycobacterium tuberculosis! Полвека прошло уже, как он открыл этот вид. Я понимаю, революция отбросила развитие всех отраслей жизни назад, но не настолько же, чтобы не суметь у себя же бронхоэктазию от туберкулеза отличить.

– Это как? – хлопнул глазами Зворыкин.

– Вы что оканчивали?

– Губернскую земскую фельдшерскую школу, в 1899-м еще.

Грених протяжно вздохнул, глянув себе под ноги.

– Легочный туберкулез, – терпеливо объяснил он, – иными все еще называемый чахоткой, вызывают особого вида бациллы. У вас их нет. Одно только застарелое воспаление.

Зворыкин потянулся вновь платком ко рту, на глазах его выступили слезы.

– О таковых тонкостях в диагностировании туберкулеза я не ведал-с, прощения просим.

– И газет, журналов медицинских никаких не выписываете? Не может быть, чтобы здесь никогда не проводилось никаких противотуберкулезных мер.

– Планируется это, планируется. На съезде губисполкома и завотделов этот вопрос обсуждался, но меры пока не приняты-с.

Зворыкин потупился, а потом разрыдался.