Синдром Гоголя

– Кто вы, профессор? – бросил он с плохо скрываемым гневом. – Вы как будто и не человек вовсе… а какая-то дикая смесь Фауста и Мефистофеля, мессия Сатаны, который хочет непременно зла, – видно же по вашему недоброму взгляду, но пришли совершать благо. Снизошли! И что меня заставило тогда с вами заговорить? Зачем вы пришли сюда? Зачем ходите за мной? Вы – демон! Это вы были здесь час назад! Вы были в образе черного пса?

– Вы устали, Кошелев, – бесцветно и строго проговорил Грених. Прозвучало не как констатация факта, а внушением, приказом.

Тот долго и с молчаливой злобой смотрел в ответ.

– Да, я устал, – наконец выдохнул он примирительно. – Смертельно устал. Но сейчас я как никогда ясно вижу, что как будто стал жертвой какого-то обмана.

Грених вздохнул, но Кошелев поспешил договорить.

– Я опять за свое, простите… – и он распластался на кровати безвольной морской звездой. – Что за чушь я несу? Демон, мессия Сатаны! Что за дикая бессмыслица гнездится в моей голове! Простите. Я устал, устал, устал…

– Прекрасно. Вот и ложитесь спать. Вы меня теперь хорошо видите? – Грених приблизился, чуть склонился над изголовьем.

– Не вполне… но вижу ваш силуэт.

– И по углам больше псы не мерещатся?

– Теперь мне лучше… Только страшно. Мне следует ожидать приступа?.. Я вас совсем утомил, наверное. Идите… Но, пожалуйста, пообещайте хотя бы один сеанс гипнотерапии. Точно такой же сеанс, про который вы сегодня рассказывали.

– Завтра я вас осмотрю. А сейчас не сопротивляйтесь сну. Вам хочется спать, спать…

– Jusqu’à demain matin[21], – одними губами произнес литератор и, кажется, тотчас – потрясенный, изнеможенный – уснул.

– À demain[22], – ответил Константин Федорович.

Он вышел в коридор и сообщил с нетерпением ожидающему у двери Вейсу, что дело улажено, постоялец спит.

– Слава тебе, господи! – выдохнул немец. – Страшно представить, какой он там погром учинил. Вы так долго беседовали…

– Не переживайте, все цело… Почти. Немного ковер придется от пепла очистить. А так все цело. Я окна открытыми оставил. Но лучше к утру их притворить. Хоть до спальни холод не сразу доберется. Но как бы не заморозить писателя. И воды… принесите ему воды.

– Благодарствую, товарищ Грених. Смелый вы, однако, человек. Доброй ночи!

Доброй эту ночь назвать было сложно. После почти двух часов, проведенных в апартаментах больного, Константин Федорович чувствовал, что все муки недуга того вдруг просочились под его собственную кожу, вплелись в паутину нервных волокон, понеслись кровотоком к сердцу. Он сел на скрипнувшую ржавыми пружинами кровать, прижав руку к горлу. Голос Кошелева, осушенный, сиплый, надрывный, все еще стоял в ушах профессора. Грених дернулся, краем глаза заметив, как что-то дрогнуло в углу – всего-навсего шевеление занавесок от действия тепла, исходящего от голландской печи, которыми здесь топили.

Глава 4. Убийство, самоубийство или сон

Утром Грених очнулся от оглушительного стука в дверь. Заспанный, он накинул плащ на голые плечи, глянул на часы – было уже девять, двинулся отпирать.

– Он, кажется, умер! – выпалил бледный и трясущийся Вейс. – Марта зашла окно притворить и видит: жилец с кровати скатился и распростерся на полу. Она его тормошить принялась, а он не отвечает. И холодный… Вот и заморозили… У меня в гостинице труп!

Грених с минуту сквозь завесу еще не рассеявшейся дымки сна глядел, как едва не рыдающий в голос бывший хозяин «Гранд-опера» кидался из стороны в сторону, заламывая руки.

– Кто умер? – наконец спросил он, с натугой осознавая произошедшее.

– Литератор этот из Москвы!

– С чего вы взяли?

– Окоченевший весь и глаза навыкате…

– Он, может быть, спьяну уснул крепче обычного… Ну, идемте поглядим. – Грених повязал пояс плаща, вдевая босые ноги в ботинки.

К двери номера Кошелева он шел с замиранием сердца. Совершенно не верилось, что его новый знакомый так неожиданно нашел свой конец. Глаза навыкате – это признак не очень хороший. А ведь еще несколько часов назад он с отчаянной доверительностью поведал профессору о своем горе… Константин Федорович пытался уверить себя, что Вейсу лишь показалось.

Но нет.

Кошелев действительно лежал у ножки кровати так, словно скатился с нее во сне, развязно, пьяно уснув на протертых досках пола. При первом взгляде все выглядело вполне естественно, достаточно лишь потрясти его за плечо и позвать, чтобы привести в чувство.

Внимание Грениха привлекли несколько новых штрихов, добавившихся к уже имевшемуся беспорядку вокруг: перевернут стул, на котором он вчера сидел и читал лекцию о нарколепсии, простыни смяты так, будто за них с силой цеплялись, разорванная подушка, перья повсюду. Он поймал себя на мысли, что медлит, не желает видеть смерти этого человека. Нелепость какая-то!