Синдром Гоголя

Вооруженный своим пенсне, как Шерлок Холмс лупой, сельский сыщик припадал носом к какому-нибудь предмету на полу, проводил пальцем по изъеденному молью и припорошенному вчерашним пеплом ковру, изучил каждый сантиметр подоконника, ползал у остывшей печки-голландки. При этом опускаясь на оба колена, он охал, с тяжелой одышкой вставал и надолго прикладывал пальцы к глазам в попытке прекратить головокружение. Доставал из нагрудного кармана платок, протирал лысину.

– …Ранее он признался мне в пристрастии к гашишу, – монотонным голосом рассказывал Константин Федорович.

– Вижу я, что имел убитый особое пристрастие. Обычно мы за самогонщиками гоняемся, а тут – нечто поинтереснее будет. Ну и натопали – восемь пар насчитал, все место преступления изгадили, чуть задержишься – на тебе… И зачем он снял номер с двумя спальнями, аристократ, что ли? Вот это да! – Милиционер вдруг кинулся в сторону, нагнулся, заполз под письменный стол и вытянул оттуда старую пишущую машинку «Ундервуд», довольно увесистую. Он водрузил ее на столешницу, где, видно, она стояла до того, как безжалостно была сброшена на пол. Сразу ее увидеть было невозможно – она оказалась под макинтошем убитого, который, в свою очередь, был подмят перевернутым стулом. В каретке оставался лист бумаги. Плясовских аккуратно высвободил его, отведя прижимной валик от бумагоопорного рычага.

– Так, так… «В моей смерти прошу никого не винить. Выбор я сделал осознанно. Ваш К. P.S. Машинку жалую Зимину». Это, конечно, предсмертной запиской назвать трудно и света на загадочную смерть литератора не проливает.

Он вздохнул – глубоко и протяжно, пряча листок в нагрудный карман гимнастерки.

– Без вскрытия все лучи света не спасут нас от неизвестности. А Зворыкин уже третий день как вдрызг, увы, – продолжал протяжно вздыхать начальник милиции. – А ледник у нас никудышный. И рапортовать я устал об отсутствии хорошего судмедэксперта на собраниях начальников уездно-городской милиции. Тело скоро начнет разлагаться. Не подсобите, Константин Федорович?

Грених, поглощенный созерцанием пишущей машинки, медленно перевел взгляд с нее на начальника милиции.

– Что?

– Не проведете вскрытие? – Плясовских умоляюще изогнул бровь.

– Аркадий Аркадьевич, при всем глубоком почтении… но я не имею права! Я здесь проездом.

– Тиш-ше, – начальник милиции подхватил Константина Федоровича под локоть и увел от двери. – Вы скальпель держать умеете? Умеете! Держали когда-нибудь? Держали! Вы – судебный медик из Москвы. Проведите вскрытие!

– Держать-то держал… – передразнил его профессор, на ходу соображая, что говорить, как откреститься от неминуемой катастрофы. Если он коснется секционным ножом тела, то тем самым не только втянет себя в неприятное дело, но навлечет еще большее подозрение. И закончится история самым нелепейшим образом – Грениха обвинят в том, что он составил литератору компанию в его ночной вакханалии. Что тогда станется с Майкой?

– Делайте запрос начальнику уездной милиции, тот пусть делает запрос в Москву. Без особого разрешения скальпель взять в руки не имею права.

– Давайте договоримся? Вы мне поможете, а я – вам. О том, что вы последним Кошелева видели, в протоколе указывать не станем. Там, кажется, сестрица вейсовская заходила после вас, воды принести. Ее последней и запишем. А вы кой-какое анатомирование проведете. Надрез сделаете, поковыряете скальпелем для приличия, напишем, что это Зворыкин ковырял. А?

– Неужели у вас нет судебных медиков? Ни одного на целый уезд?

– Нету! – заломил руки Плясовских. – Вообразите мое положение! Мне что прикажете, опять в уездное милицейское управление рапорт на Зворыкина подавать. Бесполезно, только выговором все кончится. И врача мне не предоставят, потому что их нет. Разве что опять студента, который сбежит через пару месяцев. А тут убита личность, в Москве известная. Да еще и в литературных, чтоб их, кругах. Если не поспеем как самоубийство оформить и похоронить скорее, набегут всякие корреспонденты, кинохроникеры. И все – тихой и безмятежной жизни нашего городка конец.

– Это противозаконно! А если он убит? – Грених был все еще настроен с прежней прочной решительностью и имел несокрушимые намерения отказать. Но в то же время… тот факт, что он был последним, кто видел Кошелева живым, налагает на него массу ответственности. И проведи вскрытие какой-нибудь сельский врач, ничего не понимающий ни в отравлениях, ни в инфекциях, ни в заболеваниях, не способный одно отличить от другого, кто знает, как пойдет следствие и какой у него будет итог?

– Покамест в Зелемске закон – это я, даже председатель здесь меньшим весом обладает, – приобняв за плечи, заговорщицки выдохнул в ухо Грениху Плясовских. – У нас так не всегда, честно. Это просто стечение обстоятельств. После чистки в декабре на участках ужасный некомплект, остались одни малообразованные или желторотые агенты 11-го разряда, едва кончавшие школу для подготовки младшего командного состава. Сидят – бумажки перебирают.