Синдром Гоголя

В который раз Грених был вынужден столкнуться с искаженным восприятием образа Карла Эдуардовича. Конечно, Кошелев сделал все возможное, чтобы его ненавидели и презирали. Но никто и не видел его истинную сущность: уязвимую душу творца. Оттого-то и напялил он маску клоуна и легкомысленного негодяя, чтобы спрятаться под ней, как броненосец под своим панцирем.

– Вы позволите, я повесть заберу? Надо ее как следует изучить.

– Да пожалуйста! Только зря потратите время. Зимин того и хотел, чтоб к шумихе примазаться, славы кошелевской немного заполучить, погреться под ее лучами. Но пусть знает, печатать не позволю… гадость эту.

– Вы считаете, что Кошелев мертв? – веско спросил профессор, припоминая, с какими жаром Зимин утверждал, что видел его нынешней ночью живого.

– Конечно! Его убил отец Михаил. Но пока мы не найдем тела, доказать это будет трудно.

Начальник милиции не особенно старался что-либо уладить. Он, казалось, просто дожидался, пока все уладится само собой, да на Грениха часть своих обязанностей ловко скинул. Городок маленький, всеми позабытый, часть большой волости с деревнями, селеньями, по которым и без Карлика все еще шныряла тьма шаек и непойманных разбойников. Константин Федорович было хотел Аркадию Аркадьевичу рассказать о том, что Зимин в состоянии аффекта выкопал Карла Эдуардовича и убил монаха. Но он уже смалодушничал и позволил ему самому об этом поведать… Решил повременить.

От мысли, что Зимин чего-то недоговаривает, свербело сердце. Несмотря на то, что секретарь бился в истерике, в душе он мог быть расчетливым лгуном, даром что писатель, а значит, хороший выдумщик, мог и друга отравить, и могилу его осквернить в страхе, что яд сработал не до конца, и, спрятав тело, с кладбища явиться в дом Офелии – он отсутствовал в редакции сутки! Это его лицо, перепачканное грязью, скорее всего, видела вдова, а вовсе не Кошелева. И он же, в конце концов, мог Грениху в воду белены подсыпать, чтобы тот перестал лезть не в свое дело. И на Асю покушался, поскольку девушка стала случайной свидетельницей его появления в доме, а может, и еще чего иного.

Невольно Грених вспомнил, как она молила архиерея проводить ее к могиле дяди. Может статься, она слышала, как Зимин о своих страхах рассказывал Офелии. Наверняка он вдову навещал и с нею подолгу обсуждал смерть ее мужа. А Ася могла уловить отрывки их бесед, услышала, что взрослый, образованный человек боится, ждет восстания из мертвых, поддалась массовой истерии. А потом, увидев дядю распростертым на земле, конечно же, пережила шок.

Этак можно вечно гадать, разозлился Грених. Нужны факты, определенность.

– Помните, вы говорили, что насчитали восемь пар следов ног в номере Кошелева… – начал было он, вспоминая, как Плясовских ползал по ковру и паркету, тщательно выглядывая детали.

– Да, пятерых, включая вас и меня установить удалось. Были детские следы – дочка ваша, видно, тоже заглядывала. Но две пары я так и не определил. До моего прихода мог зайти поглазеть кто угодно! Вейсовская гостиница – настоящий проходной двор.

– А Зимина не рассматривали в качестве одного из этих незнакомцев?

– Его следы были! Вейс его сам завел, говорит, сразу после вашего ухода. И потом он бросился за архиереем.

Грених протяжно вздохнул, сжав пальцами глаза.

– Хорошо. А доктор Зворыкин провел анализ пробы крови, что вам приносила Майка? Вы снесли ему пробирку?

– Да, разумеется. Тотчас же снес Виссариону Викентьевичу, тотчас же. Он, верно, уже закончил с исследованиями и готов дать ответ. Завтра уж к нему и отправимся. – Начальник милиции потер переносицу. – Коли вас кто отравить собрался… это, конечно, неприятно. Взыщу с Вейса! Взыщу как с миленького. Вымолил у председателя разрешение остаться при кооперативном трактире и жилтовариществе, а теперь жильцов тухлятиной травит.

– Думаете, это было легкое несварение? – вздохнул Грених, уставший выстраивать логические цепочки. – Я тогда уж очень надолго задержался у преосвященного Михаила, а он как раз икону лаком покрывал… Боюсь, тоже надышался олифы до одури.

– И то верно.

Вернувшись на Краснознаменскую улицу, Грених поднялся на крыльцо. Было умиротворяюще тихо, только откуда-то из дома доносилось приглушенное бормотание Майки. Почти на цыпочках Грених прошел к гостиной, в которой мебель и горшки с цветами стояли в немыслимом беспорядке, в окно врывался серый, по-осеннему дымчатый сноп света. На диване, укутавшись в шаль, безмятежно спала Ася. Майка сидела рядом на ковре, выстроив патроны, как солдатиков, сбоку лежала берданка.

Не желая прерывать ни сна бедной, утомленной девушки, ни увлеченной игры дочери, Грених вернулся на веранду, сел в кресло, развернув на коленях повесть Зимина.

Начал читать, и его пронзило сомнение. Он словно вновь услышал осипший, пронизанный отчаянием и мольбой голос Кошелева, вернувшегося с того света, чтобы поведать наконец, как все было. И тут же версия виновности Зимина распалась сама собой.

Глава 14. Последняя рукопись Кошелева