Синдром Гоголя

– Я, когда услышал, что его нашли мертвым… Я… я не поверил. Так внезапно! И после нашей с ним ссоры. Он будто все подстроил. Он нарочно раздразнил меня в тот вечер при вас. Разве вы этого не видели? Не видели, как он паясничал, кривлялся? А потом его эта записка… Наглотался чего-то и нарочно уснул.

– Как вы узнали о записке?

– Утром я пришел в трактир, Вейс сказал. И я сразу же бросился к отцу Михаилу, мы насилу успели… бежали через лес, кладбище… И успели! Ваш скальпель уже был занесен над ним…

Зимин извернулся, чтобы плечом стереть выступившую на висках испарину. Его трясло мелкой дрожью, как человека, который вынужден спасаться ложью.

– И там, в леднике, весь этот разговор… Все кругом готовились к похоронам, а он меж тем был жив. Жив! Я это точно знаю. Знал… Я видел, как он падал в приступе в детстве. Таким же был белым, неподвижным… Дня три полежит и поднимется. Ему только надо было помочь, понимаете? Он сам не смог бы. В детстве его всей семьей, всем городком нашим отхаживали. Лежал он в постели, обложенный подушками, а не в леднике. Я ходил к вам в надежде, что вы поможете его привести в чувство. Но вы холодно отказали. Сами меня заставили поверить, что он живой, сами же и отказали! И вот его отпевают, его хоронят, земля ком за комом сыплется на крышку гроба. Глухой звук падения комьев на доски отзывается в моей голове, как канонада. Мы закопали его живьем. Прежде лежал на подушках, и мать его над ним молитвы читала, а теперь бросили в сырую землю. Я всю ночь из-за этого глаз не сомкнул, мучился, задыхался, представляя, как он там бьется. А потом почти без памяти вылез в окно и двинул с заднего двора на кладбище… посмотреть. Помню, еще не рассвело. В потемках схватился в драке с монахом, который пытался помешать… Я должен был! Должен был убедиться!

– Что вы сделали с монахом?

– Кажется, треснул камнем или толкнул, и он упал… Я точно не помню. Случайно убил, не хотел, клянусь всем святым…

– А с Кошелевым что?

– Разрыл могилу, кулаками расшиб доски гроба и вытянул его до пояса. И тут раздались шаги. Шаги ближе. Уже и голоса. Я пришел в себя, отрезвел как будто; глаза Карлика закрыты и весь он тяжелый, неподъемный и по-прежнему восковой, белый, рот нелепо раскрыт. Я бросился в соседний склеп, спрятался, вижу через узкое окошечко: Ася и вы. Вы ведете ее за руку. Преосвященный Михаил с вами… Ася падает, вы ее уносите, уходит и архиерей… Я выхожу из засады… Но… но Карлика уже не было на месте! Кладбище было пусто. Его могила зияла черной дырой с белым пятном глазета.

Грених слушал его с замиранием сердца. Наконец он начал хоть что-то понимать, наконец эта таинственная история стала терять покровы, наконец начали слетать с нее чушь и мистическая шелуха. И тут – опять двадцать пять: Кошелева уже не было на месте.

В ярости пнув по ножке кровати, Константин Федорович вновь схватил секретаря за шиворот и, не рассчитав силы, треснул затылком об стену. Глаза секретаря поплыли, от удара он начал терять сознание, но Грених встряхнул его, мигом приведя в себя.

– И куда же он делся, черт возьми?

– Не знаю, не знаю. Ушел! Живой ушел… Я спас его, понимаете? Его стоны за толщей земли оставались неслышны. Монах уверял, что никаких звуков не было… Но на мне теперь кровь этого инока. И Офелия ненавидит меня и называет убийцей. Потому и уехала.

– Сколько вы пробыли в засаде, в склепе, в котором прятались?

– Не знаю… Недолго. А может, и четверть часа. Я только что убил человека, осквернил могилу, меня едва не застали! Не знаю, не могу сказать.

– Получается, что тогда вы мне наглым образом соврали, что нашли Кошелева и что он вам понаставил ожогов?

Зимин смотрел на него с ужасом, расширившимися глазами.

– Я не знаю, откуда они… Мне казалось, что мне приснился страшный кошмар, сразу как вернулся… – Он замолчал, будто впав в раздумья. – Я уснул, пока отца Михаила дожидался… Да, я соврал, сказав, что повстречал Кошелева на кладбище… но я видел все это во сне… – Он опустил голову. – Или наяву? Все смешалось в голове. Я уже неделю почти не сплю. Помогите мне, доктор, я хочу… я уже сам хочу понять, что происходит? И не приснилось ли мне вообще все это! И то, что я Кошелева спасал, и что монаха убил? И его вчерашнее появление здесь, голос, приказывающий мне вязать петлю…

– Перестаньте метаться и просто попытайтесь вспомнить, может, вы заметили кого-то еще там, на кладбище, пока прятались? Хорошо подумайте.

– Тогда только вас троих: вас, Асю и архиерея. Это я хорошо помню.

– Архиерей сразу ушел?

– Я не видел…

Раздались шаги на лестнице. Грених выпустил Зимина, отправив ему полный негодования и ярости взгляд, и поспешил отпереть дверь.

– Прошу вас, не говорите ничего начальнику милиции! Я сам… Мне следует самому… А вдруг я на самом деле и не виновен?

– Плясовских все равно должен знать.

Константин Федорович едва успел повернуть ключ, влетел Аркадий Аркадьевич с несколькими листами в руках.

– Чего это вы тут заперлись, а?

– Сквозило, – коротко ответил Грених.