Синдром Настасьи Филипповны

Перед ним стояла девушка в унылой москвошвеевской юбке, скроенной топором и состроченной суровой ниткой, и в трикотажной кофточке с ядовито-розовыми букетами на сером фоне. Кофточка была импортная, их «завезли» и «выбросили» на прилавки в большом количестве. Особенно забавно было считать эти букеты, спускаясь или поднимаясь по эскалатору в метро. Элла хотела купить платье в комиссионке, но у нее денег не хватило. На ногах у нее были тряпичные тапочки.

Эти жалкие одежки не могли ни скрыть, ни замаскировать, ни исказить ее тяжелую, сочную, спелую красоту. Они казались мусором, оставленным на песке роскошного пляжа. Ее кожа цветом напоминала жженый сахар. Феликс вспомнил, как в детстве мама иногда баловала его этим немудрящим лакомством. Ему нравился весь процесс: они высыпали сахар в раскаленную чугунную сковороду с толстым днищем, помешивали его, следили, как он плавится и превращается в густую карамель. А потом вычерпывали столовой ложкой на большое белое блюдо, и он застывал прозрачными лепешками в точности такого же сладкого цвета, как кожа этой девушки. И глаза у нее были «сладкие», похожие на горячий шоколад. Ее хотелось попробовать на вкус.

— Да, беру, — ответила она. У нее был низкий, но мелодичный — «виолончельный», определил он про себя, — голос. — А какой у вас объем?

Объем оказался велик: коллективная монография, тридцать печатных листов. Больше шестисот машинописных страниц. Только сам Лещинский свою вводную главу напечатал на машинке, но и ее нужно было перепечатать, она вся была испещрена правкой. Остальные представили свои «параграфы» в рукописном виде. Кое-кто вообще ничего еще не представил.

— А как же делать нумерацию? — спросила Элла. — И какой срок? У нас экзамены скоро.

— Разве вам нужно сдавать язык? Вы по русскому могли бы не сдавать, а принимать экзамен.

— Я буду сдавать английский, — сказала она, даже не сознавая, что это комплимент. — Вот если бы можно было сдать досрочно…

— Можно, — оживился он. — Я вам это организую. А вы готовы? Обычно студентам не хватает одного дня, а потом — одной ночи.

— Я готова, — твердо ответила Элла.

Он удивился, а она лишь пожала плечами. Не объяснять же ему про подкоп?

— Хорошо, я договорюсь на кафедре, — пообещал Лещинский. — А насчет нумерации… вы пока начинайте, там несколько частей идет подряд, а потом я вам остальное донесу. Вытрясу из своих оболтусов. Вечно тянут до последней минуты!

Узнав, что она берет по тридцать копеек за страницу, он решительно предложил пятьдесят. Триста с лишним рублей. Элла не стала спорить. Эти деньги помогут ей достичь заветной тысячи!

Сдав экзамен, Элла сидела за машинкой днями и ночами, разбирала скверные почерки. Больше всего ей досаждали сноски, она никак не могла рассчитать, сколько места оставить внизу страницы. Обратилась к Лещинскому.

— Что вы мучаетесь? — удивился он. — Напечатайте их отдельно, мы потом сами отрежем и подклеим.

— А разве так можно? — спросила Элла. — А в типографии что скажут?

У него была обаятельная улыбка: в комнате как будто разом светлело, когда он улыбался.

— Ничего не скажут. Только в типографии и можно рассчитать, сколько места займет сноска. Они там работают на строкоотливных машинах, если хотите, я как-нибудь устрою вам экскурсию. Только предупреждаю: это будет экскурсия в ад, особенно если летом. В общем, когда сноска набрана, они просто вынимают нужное количество строк основного текста и переносят на следующую страницу. Не морочьте себе этим голову.

Но Элла продолжала хмуриться.

— Нет, давайте я сама буду подклеивать, а то вы совсем запутаетесь.

Лещинский принес ей скотч, специальные листочки, покрытые с одной стороны мелом, для исправления опечаток, и даже узкую, как раз высотой в печатную строку, бумажную ленту на клеевой подложке. Элла обрадовалась, как ребенок, получивший подарок к Новому году. А для Лещинского это был всего лишь предлог: он зашел только для того, чтобы еще раз взглянуть на нее, посмотреть, где она живет.

Увидев, что она печатает в подсобке, он спросил:

— Хотите, перенесем машинку к нам на кафедру? Вам там будет удобнее. И светлее гораздо.

— Нет, спасибо, — смутилась Элла, — я здесь привыкла. Я боюсь за машинку, а тут она всегда под замком. И ходить никуда не надо.

В эту минуту в подсобку заглянула комендантша и окинула их подозрительным взглядом. Лещинский глянул ей в лицо и сразу все понял.

— Она берет с вас деньги, — заметил он с уверенностью, когда комендантша ушла. — Сколько?

— Это неважно. — Элла страшно разволновалась. — Прошу вас, не говорите никому. Мне эта машинка слишком дорого стоила. Если она пропадет… я тоже пропаду, — докончила она с виноватой улыбкой. — Это же моя кормилица. А тут я за нее спокойна.

— Сколько? — повторил он. — Я возмещу вам эти деньги.

— Не нужно. — Теперь она рассердилась. — Извините, это не ваше дело. Вы не понимаете… В общем, я сама справлюсь. И ничего ей не говорите, я вас очень прошу!