Синдром Настасьи Филипповны

Он резко повернулся, собираясь уходить, и задел стоявшие на столе керамические часы в виде луны-рыбы. Это был подарок Нины, изумительно красивые часы, сделанные мастером на заказ с большой любовью и фантазией. В круглое плоское тело луны-рыбы с одиноким выпученным глазом и маленьким, злобно оскаленным ртом были вкраплены настоящие высушенные морские звезды, морские коньки, мелкие ракушки. С внутренней стороны размещался часовой механизм, а циферблат и стрелки были выведены на внешнюю сторону. Часы упали и разбились.

— Ты что натворил? — вскричал Никита. — Нина теперь тебя убьет. Я тебя покрывать не буду.

— Ну и что? — заорал в ответ Даня. — Ну и пускай убьет! Думаешь, мне не все равно?

— Данька… — Никита обнял его и насильно усадил, хотя Даня яростно вырывался. — Давай выкладывай, что случилось.

— Не твое дело! — злобно огрызнулся Даня. — Что вы все мне в душу лезете?

Он уронил голову на стол и вдруг заплакал — неумелыми, злыми, беспомощными мужскими слезами.

Стоя над ним, Никита прижал его голову к своему животу и стал терпеливо дожидаться, пока стихнут слезы.

— Тебя бабушка подослала? — спросил Даня.

— Никто меня не подсылал. Я же вижу, ты маешься. На работе вечно сонный. Расскажи мне, может, вместе что-то придумаем.

Даня безнадежно покачал головой:

— Ничего мы не придумаем. Извини за часы. Я ей сам скажу.

— Да хрен с ними, с часами! Объясни толком, что с тобой.

— Юля пошла стриптизершей в клуб «Хрустальный дворец».

Никита невольно присвистнул сквозь зубы.

— Как сказала бы Нина, «Це дило трэба розжуваты». Слушай, хочешь, махнем к нам вечером, а? Она лучше всех знает Юлю. Можем твою бабушку пригласить. Она мне когда-то здорово помогла, ты же знаешь.

— Я не хочу, чтобы чужие люди обсуждали Юлю у нее за спиной.

— Ты ври-ври, да не завирайся, — возмутился Никита. — Кто это тебе тут чужие люди? Нина — ее лучшая подруга. Я могу выйти, если я тебе так неприятен. Может, тебе бабушка уже чужая стала? Я чувствую по контексту. «Подослала»… Надо же такое придумать!

— Ладно, извини. Все равно мне эта идея не нравится.

— А мне нравится, — решительно заявил Никита. — Я поговорю с Ниной. И если тебе не нравится, мы этот военный совет в Филях можем провести и без тебя, так что выбирай. Кстати, можем Юлину маму пригласить. Я думаю, она тоже не в восторге от такой перемены профессии.

— Не надо, — буркнул Даня. — Я с ней уже разговаривал. Она говорит, что ее дочь имеет право делать что хочет.

— Понятно. Но мы ее все-таки пригласим. Из этических соображений. А сейчас, считай, ты свободен. Иди домой, отсыпайся. Сисадмин из тебя сейчас, все равно что из дерьма пуля.

«Военный совет в Филях», как окрестил его Никита, состоялся в воскресенье четвертого февраля. На него собрались сам Никита, его жена Нина, Даня, Данина бабушка Софья Михайловна и, неожиданно для Дани, Вера Нелюбина, с которой Нина после свадьбы крепко сдружилась. Приехала и Элла Абрамовна, Юлина мама. Последним участником, правда с совещательным голосом, был Нинин шпиц Кузя. Он сидел смирно, окидывая собрание тревожным взглядом, и лишь изредка поскуливал — тихо и жалобно. Кузе не нравилась атмосфера. Он чувствовал, что в воздухе пахнет бедой.

Дане атмосфера тоже не нравилась. Он поглядел на присутствующих хмуро и враждебно.

— Могу повторить то, что уже раньше говорил: я не хочу, чтобы вы устраивали над Юлей товарищеский суд Линча. Да еще у нее за спиной.

— Мы только хотим помочь, — примирительно заметила его бабушка.

— Вы ее даже не знаете, — неприязненно продолжал Даня.

— Я могу уйти, — спокойно предложила Вера Нелюбина. — Я действительно чувствую себя лишней.

— Нет-нет, Верочка, — тут же вступилась Нина. — В конце концов, это мой дом, я здесь хозяйка. Это я тебя пригласила. Оставайся. Ты можешь посоветовать что-нибудь дельное.

— Я ничего против вас не имею, Вера Васильевна, — пробурчал Даня.

— Вот и прекрасно, — вмешался Никита. — Кто начнет?

Элла выпрямилась в кресле.

— Поскольку половина присутствующих все равно уже знает, что произошло с моей дочерью, думаю, имеет смысл рассказать всем остальным. В пятнадцать лет мою дочь изнасиловали в школе четверо подонков. Ее зверски избили, она еле осталась жива. Их судили и приговорили, но Юля так и не стала прежней. Она ненавидит всех мужчин и вообще… трудно сходится с людьми.

— Вы вините себя в том, что с ней случилось? — догадалась Софья Михайловна.

— Да! — ответила Элла с неожиданной страстностью и вдруг заплакала. — Я родила ее… из эгоизма. Я так хотела ребенка… Могла бы догадаться, что ничего хорошего не выйдет. Я ведь тоже все это проходила.

— Вас тоже изнасиловали? — не смущаясь, продолжала Софья Михайловна.

— Да. В детском доме. Я была еще младше Юли. Но я не так сильно пострадала. И я была сильнее. В детдоме такое бывало сплошь и рядом. Жаловаться было некому. Я сама справилась. А Юля росла совсем в другое время. Я пыталась привить ей чувство защищенности… — Элла покачала головой и умолкла.

— Вы не должны себя винить, — сказала Софья Михайловна. — Иметь ребенка или не иметь — так даже вопрос нельзя ставить.