Синдром отсутствующего ёжика

Я сидела и в задумчивости ела золотистую корочку с семенами тыквы и кунжута. Как странно… Боль и тревога об Ийке никуда не делись. Они даже и не притупились. Я не перестаю думать о ней ни на секунду – ни в лодке, ни в море, ни засыпая в своем роскошном номере или жуя сейчас хлеб. Но я… привыкла к мысли, что моя Ийка сидит в камере. Да, чудовищно, невозможно, но сегодня у меня промелькнула мысль, ужаснувшая и в то же время както успокоившая меня. Возможно, Хисейкин меня обманет – этот вариант всегда остается, причем стоит под номером один, то есть я отдам ему деньги в руки, не переведу со счета на счет, и даже в присутствии, скажем, Кротова, а он слова не сдержит, у Хисейкина нет такого понятия – «честное слово», не заберет заявление, Ийку не выпустят, и ее посадят в колонию… И тогда я поеду с ней и устроюсь там работать врачом, или медсестрой, фельдшерицей, санитаркой… уборщицей, в конце концов, или посудомойкой. Фамилии у нас разные, в глаза родство бросаться не будет. Не возьмут в саму колонию, устроюсь гдето поблизости, в любую больницу – примут с руками и ногами, я уверена…

Так я саму себя на время успокоила. Той части меня, которая зовется Ийкой Хисейкиной, было плохо попрежнему, и боль тянула и мучила меня ежесекундно, но я уже привыкла. А что мне оставалось делать? Почемуто в помощь Кротова, особенно после нашего последнего разговора, я верила все меньше и меньше. Не так бы он со мной разговаривал, если бы у него была хоть какаято надежда мне помочь. Мужчины не любят проигрывать, особенно когда востребованы их профессиональные качества и затронута гордость. Поэтому он и отвечал мне односложно и сам побыстрее свернул разговор. Ничего. Главное – сделать так, чтобы Хисейкин понял: я отдам ему деньги только в том случае, если Ийке больше ничего не будет угрожать.

Самолет у меня был утром, и когда оставалось ждать меньше суток, время вдруг пошло все медленней и медленней. Я не могла ничем себя занять. Рано поужинав, я отправилась к морю. Ходила и смотрела на море, пытаясь не взглядывать ежеминутно на часы. В какойто момент Ийкино лицо встало перед моими глазами, и мне вдруг стало страшно. Как будто она чтото хотела мне сказать, я слышала ее голос… Господи, неужели без меня там чтото произойдет, а я даже не могу никак вмешаться? В эти три дня у меня получилось отбросить панические мысли, а теперь, когда уже осталось пережить вечер, ночь и утро, они снова навалились на меня. Хисейкин точно обманет, и Марина его показалась мне жестокой и убежденной в своей правоте… Получив деньги, они не остановятся, Вадик ведь так или иначе узнает, что квартиру я не продавала, будет требовать еще… И что же всетаки произошло с тем злополучным кольцом? Брала ли его Ийка, скажет ли она мне правду? Раньше бы я была уверена, что скажет, а теперь, после того, как она внезапно ушла из дома, у меня нет ни в чем уверенности.

Хоть бы помог Кротов! Хоть бы помог… Но зачем, собственно, ему вмешиваться в чужие и очень непонятные дела? Вряд ли ему Ийка скажет правду, если даже он найдет способ поговорить с ней. Он же не адвокат, а просто оперуполномоченный из совершенно другого округа… Зачем ей откровенничать с какимто чужим полицейским? Господи, ну что, что же делать?…

Даже сознание, что я теперь почти богатая женщина, никак меня не утешало. Скорей всего, оттого, что денег я тех в руках не держала и надпись на экране уличного аппарата, когда я справлялась о состоянии своего счета, казалась мне чемто совсем нереальным. Еще неизвестно, что будет написано на экране, когда я вернусь домой. Может, там напишут: «Ваш счет закрыт. Пришли итальянцы и все деньги забрали. Передумали». Или: «Вам все это почудилось, до свиданья». Или гораздо проще: «В России счет недействителен. Езжайте обратно на Мальту и снимайте там свои деньги…»

Хуже неопределенности нет ничего, это всем известно. К ночи я измучила себя настолько, что о сне не могло быть и речи. Полежав, погоняв в голове одни и те же мысли туда и обратно, я решительно встала, оделась и спустилась вниз. У стойки опять сидел Лео, бессменно дежуривший уже, кажется, пятый день подряд. Интересно, когда же он спит? Сейчас он читал какуюто книжку на немецком языке.

Увидев меня, Лео разулыбался и книжку отложил.

– А я как раз думал о вас, – сообщил он мне опять, как и в прошлый раз.

– Как называется книга? – в ответ спросила я, глядя на сумрачнозеленую обложку.

– «Теософы средневековой Германии», – улыбнулся Лео. – Увлекательнейшее чтение, если все абстрактные формулы и категории сразу переводить в жизненные ситуации.

– Поэтому вы и думали обо мне, – уточнила я, имея в виду пошутить, но Лео абсолютно серьезно кивнул:

– Да. Кстати! Вот вам подарок.

Он достал из внутреннего ящика довольно большой лист бежевого картона, на котором темнорозовой пастелью был нарисован замечательный портрет. Поверить, что на нем изображена я, было просто невозможно. Но не просто же некую милую особу изобразил Лео и теперь дарит мне?