Синее море

Женя, уткнув рыжую бороду в воротник крылатки, остается неподвижным. Гаснут расплывчатые фонари над воображаемыми мостами, и весь этот зыбкий городской мираж уходит в тьму. И когда вновь загорается свет, он освещает одну из площадок сцены.

Утро. Петербургское, неяркое солнце высветило серые обои, окно. За столом сидит  Л ю б а. Чемодан стоит возле. Входит  Б л о к. Он не ждал ее.

Б л о к (тихо). Люба?

Л ю б а (подняла на него глаза). О, как ты выглядишь! Не спал? Уже много ночей не спал?

Б л о к. Да. Не спал.

Л ю б а. Вот видишь, приехала. (Торопливо.) Играла, много играла. Ибсена, Метерлинка…

Б л о к. Да, да.

Л ю б а. Рассказывать нечего. Сцену я бросила. (Голова ее упала на руки.) Так все отвратительно, так все отвратительно…

Б л о к. Не надо рассказывать. Я все понял.

Л ю б а (плачет). Понял… понял…

Б л о к. Ну вот, вернулась. Опять ты.

Л ю б а. Нет меня! Нет! Ничего не осталось.

Б л о к. Это пройдет, Люба!

Л ю б а. Никогда не пройдет! (Вскочила.) Видеть никого не хочу. Делать ничего не хочу!

Б л о к. Устала. Нервы. Пройдет. Ты такая деятельная. Ну, будешь изучать старую архитектуру, фарфор, кружева, книжные знаки, разыскивать старинные журналы…

Л ю б а. Не смей издеваться надо мной…

Б л о к. Но я, Люба…

Л ю б а (в отчаянии). Если бы ты знал, если бы только знал…

Б л о к. А я все знаю, Люба. (Вдруг направился к двери, и со спины видно, как он с силой ударился головой о дверь.) Ай!

Л ю б а. Что с тобой?

Б л о к (не ответил, повернулся к ней как-то странно и — опять к двери, опять головой). Ай!

Л ю б а. Господи, да что же это?

Б л о к (с коротким смешком). А я нарочно. Я протягиваю вперед руку, а ты думаешь, что я головой. Мне не больно, а тебе смешно.

Л ю б а. Не смешно.

Б л о к. А я думал…

Л ю б а (вскочила). Ты лучше скажи! Без жалости! Без жалости! Когда я играла здесь, ты смотрел, ты видел — я ужасно играла?

Б л о к. Нет, почему же? Напротив, напротив. Я слишком холоден, чтобы восторгаться. Но… уверяю тебя. Ты была красива. Ну… пожалуй… немного переигрывала от волнения.

Л ю б а. Так, так. Поняла, поняла. И все-таки поехала!.. О боже мой… Что ты смотришь на меня так?

Б л о к. Я… Ничего.

Л ю б а. Так знай же, что бы, как бы ни получилось… И пусть я бездарна, пусть!.. Знай же, знай, что именно  т а м  я была счастлива, безумно, до самозабвения, как никогда не была и не буду с тобой! Была счастлива! Была, была! (Стремительно повернувшись, уткнулась в подушку.)

Б л о к (мягко). Не надо в твоем положении делать резких движений.

Л ю б а (плечи ее начали вздрагивать, она уже не сдерживала рыданий). Какие ужасные, грязные, грубые люди…

Б л о к (присел около нее). Вот ты приехала. Видишь, как сразу спокойно. Хорошо. Опять ты. (Тихонько, как рассказывают сказку малому ребенку.)

На разукрашенную елку
И на играющих детей
Сусальный ангел смотрит в щелку
Закрытых наглухо дверей…

Она понемногу затихает.

А няня топит печку в детской,
Огонь трещит, горит светло…
Но ангел тает. Он — немецкий.
Ему не больно и тепло.

Она совсем затихла.

Сначала тают крылья крошки,
Головка падает назад,
Сломались сахарные ножки
И в сладкой лужице лежат…

Она приподняла голову и смотрит на него.

Ломайтесь, тайте и умрите,
Созданья хрупкие мечты,
Под ярким пламенем событий,
Под гул житейской суеты!

(Не глядя на нее, немного грустно и очень спокойно.) Знаешь, Люба… Я вот думаю… У нас нет детей… А теперь будет. И может быть, мы назовем его… Митя? Наш — Митя. Если будет мальчик. И все равно — наш. Митенька. Как звали твоего отца.

Т е м н о

ОТДЕЛЕНИЕ ВТОРОЕ