Синее море

На сцене — Б л о к. Он — в хаки, форме вольноопределяющегося. В кулисах виднеется  Р е ж и с с е р. Некоторое время он настороженно вслушивается, потом незаметно исчезает.

Б л о к.

Рожденные — в года — глухие —
Пути — не помнят — своего.
Мы — дети — страшных — лет — России —
Забыть — не в силах — ничего.

Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас — надежды ль — весть? —
От дней войны — от дней — свободы —
Кровавый — отсвет — в лицах — есть.

Есть — немота — то — гул — набата —
Заставил — заградить — уста.
В сердцах — восторженных — когда-то —
Есть — роковая — пустота.

И пусть — над нашим — смертным — ложем —
Взовьется — с криком — воронье, —
Те — кто — достойней — боже, боже —
Да у́зрят — Царствие — твое!

Блок ушел. Слева выходит  А н д р е й  Б е л ы й.

Б е л ы й. Грязно, серо, суетливо, бесцельно, расхлябанно, сыро; на улицах — лужи; коричневатой слякотью разливаются улицы; серенький дождичек, серенький ветер и пятна на серых, облупленных, нештукатуренных зданиях; серый шинельный поток; все — в шинелях; солдаты, солдаты, солдаты — без ружей, без выправки; спины их согнуты, груди придавлены; лица унылы и злы… Изолгано все. Нашутили, исшутили, прошутили. Все разваливается. Страшно. И никто еще не смеет произнести: рухнуло. (Исчез.)

Скрипит, повизгивает шарманка на дворе: «Все пташки-канарейки так жалобно поют…»

Квартира Блока. Л ю б а  ходит по комнате, держа листки, и учит роль.

Л ю б а (без выражения). «Мне стыдно, право стыдно, я уйду, право уйду, тетушка, посидите за меня. (Репетирует книксен и — после небольшой паузы.) Нет, право, уйду, уйду, уйду…» (Отбежала в сторону, высунулась в окно, увидела шарманщика, завернула монетку в бумагу.) Эй! Лови! Только, ради бога, убирайся! (Монетка брошена, шарманщик заковылял прочь, и она продолжает, повернувшись к зрителям.) «Право, такое затруднение — выбор. Если бы еще один, два человека, а то четыре… а то четыре…»

Выкрик татарина: «Старого платья берем!»

Внизу проходит  Б л о к. Останавливается.

Б л о к. Мама! С призывом моим, кажется, все улаживается. Зоргенфрей устраивает меня в Земско-городской состав. Таким образом буду я табельщиком тринадцатой инженерно-саперной дружины. Вышли нотариальную копию моего университетского диплома, и меня аттестуют зауряд-чиновником. Это все же лучше, чем быть солдатом. Направляют меня на станцию Лунинец, Полесских железных дорог, где-то в Пинских болотах. Болота, болота… Вчера у Любы не было спектакля в Михайловском полку, и она играла на станции Обухово. Присутствовали местный пристав и мальчишки на заборе, а вокруг происходило гуляние, так что слова актеров были заглушены, но Люба всех перекричала. Сейчас она готовит роль Агафьи Тихоновны в гоголевской «Женитьбе». Господь с тобой. Твой Саша.

Л ю б а (ходит по комнате, учит). «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да приставить к носу Ивана Кузьмича, да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазаровича… Просто даже стала болеть голова…»

Проходит Б л о к. На приступочке сидит  М а р и я. При появлении Блока оторопело вскакивает.

Б л о к. Вы ждете меня?

М а р и я. Да.

Б л о к. Почему же вы не прошли ко мне, а сидите на лестнице?

М а р и я. А меня никто не знает у вас. И вы — не помните.

Б л о к. Пожалуй, нет.

М а р и я. Давно, еще до войны, я как-то заходила к вам.

Б л о к. Может быть. Но вы думаете, я не заметил, как вы почти каждый день проходите мимо моих окон и иногда я ловлю ваш вопрошающий взгляд? Зачем же, однако, — на лестнице?

М а р и я. А я с утра здесь.

Б л о к. Вот те раз! Вы, наверно, продрогли? Пойдемте, пойдемте!

Уходят.