Синее море

В полусумраке маячит  П ь е р о  в белом балахоне с гитарой, а в другом конце сцены появляется  П а я ц.

П ь е р о (бренчит на гитаре, напевая).

Над черной слякотью дороги
Не поднимается туман.
Везут, покряхтывая, дроги
Мой полинялый балаган…

П а я ц (меланхолически делает сальто). Алле-ап!

Узкий лучик падает на пол, протянувшись световой дорожкой, как воображаемая проволока. Из-за кулисы появляется 1-й  к а н а т о х о д е ц, гладкорозовый старичок, в котором без труда можно узнать  П и с а т е л я  в  б о б р а х — та же грива волос и так же вытарчивает длинный нос. Он движется по лучику, иногда не совсем уверенно балансируя. Из противоположной кулисы показывается 2-й  к а н а т о х о д е ц — К р и т и к, з н а ю щ и й  т о л к  в  т о м, ч т о  н у ж н о. Это бледноресницый молодой человек с детским подбородком. И ежели приглядеться, то оба они, оказывается, участвовали в «Балаганчике», заседая в качестве мистиков. Теперь же все происходит как в цирке.

П и с а т е л ь (балансируя на лучике). Почему вы такой веселый-веселый, Кориолан Игнатьич?

К р и т и к (движется навстречу, тоже балансируя). А я всегда веселый, Веньямин Веньяминович. Ха-ха-ха.

П и с а т е л ь. Ха-ха-ха. В портфеле густо, в журнале пусто?

К р и т и к. Ха-ха! Не унываем! А вы, я вижу, кое-что припасли?

П и с а т е л ь. Живем с того, что пишем. Ха-ха! Ха-ха!

К р и т и к. Ха-ха-ха!

П и с а т е л ь. Пишем, — значит, не умираем. Ха!

К р и т и к (опасно балансируя портфелем). Проявляю интерес.

П и с а т е л ь. Увы! Не роман, не повесть, не документальная проза…

К р и т и к. О вечный ужас! Неужели — пьеса?

П и с а т е л ь. Я не сошел с ума.

К р и т и к. Исследование, мемуар?

П и с а т е л ь. Нечто вроде.

К р и т и к. О ком же?

П и с а т е л ь (с трудом удерживая баланс). Вы подаете знак! О Блоке.

К р и т и к (чуть не падает). Н-да… Но… ведь было, было… Впрочем… (Быстро делает несколько шажков вперед и останавливается.) Что? Дата на носу? Когда? Не ошибаюсь?

П и с а т е л ь. При чем тут дата? Я не юбилейщик! Речь о ком? Речь о поэте, который…

К р и т и к. Который, который… (Утверждаясь прочно.) Не поэт важен, а что из него проистекает.

П и с а т е л ь. Извольте, уточню. Блок и Февраль. Блок и Октябрь.

К р и т и к. Осторожно, вы сейчас упадете. Сколько мне известно, он сразу после Февральской революции…

П и с а т е л ь. Совершенно верно. Был привлечен к редактированию стенографических допросов бывших царских министров…

К р и т и к (нахмурившись). Доносы?

П и с а т е л ь. Не доносы, а допросы.

К р и т и к. Вот это хорошо.

П и с а т е л ь. Редактируя эти допросы, Александр Александрович с интересом вникал в тайны царского режима. Но между прочим, в этих его тетрадочках, где он отмечал свои впечатления, попадаются записи, так сказать, личного, интимного характера…

К р и т и к. Поэт всегда путаник. Не надо этого забывать. Все должно быть ясно, как дважды два четыре.

П и с а т е л ь. Не все же так! Тут дело посложней! Я был его первейшим другом. Что? Что? Он для меня как открытая книга! Эх, молодость! Сколь часто блуждали мы с ним по злачным местам Санкт-Петербурга, просыпаясь утром в опустевшей ресторации Сестрорецкого вокзала…

К р и т и к. Не надо.

П и с а т е л ь (озлившись). Полагаю, что моя опытность не позволит мне перешагнуть границы. Давайте спрыгнем с этой узкой стежки. Вот так!

Оба спрыгнули.

Упор будет сделан на социальное, политическое. И тут раскрывается прелюбопытная картина… (Судорожно роется в портфеле.)

П ь е р о (напевает).

Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Вам стало больно и светло…

П а я ц (делает свое печальное сальто). Алле-ап!