Л ю б а. Не может не лежать. Дочка-то ваша — с мою Настеньку. Как никогда нужны вы ей, чтобы обнять, порадовать, ободрить. У вас сердце зайдет, когда снова увидите ее… И ведь сами говорили, правду говорили, что в доме у вас было хорошо — мир и порядок. Долгую жизнь совместно прожили с человеком, с женой. Разве плохую жизнь? Не стыдно вспомнить. Так как же? Когда горе-разлука — забыть можно? Отвечайте.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Я не забыл. Я только скажу, руку, ногу переломишь — оживется, душу переломишь — нет. Увидел я, Люба, что бывает и по-другому, чем у меня было. Жил-был работничек честный, пасечник и рыбак, вроде от него и польза была, да какая? Сказать по совести, для своего малого спокойствия жил, а вы для людей живете, вот как! Э! Что говорить! Уйти от вас — как в пропасть!
Л ю б а. Ох, не надо…
В а с и л и й И в а н о в и ч. Седина, говорите… В мои-то годы — пустыми словами играть?..
Л ю б а. Не про то я.
В а с и л и й И в а н о в и ч. В такое-то время — пустыми, лживыми словами?
Л ю б а. Так ведь я, может, верю, зачем вы?..
В а с и л и й И в а н о в и ч. О себе подумайте! Я скажу, как птицу от каждого шороха кидает вас. Строгая вы, не поймешь…
Л ю б а
В а с и л и й И в а н о в и ч. Люба моя…
Л ю б а. Слышу я… Слышу…
В а с и л и й И в а н о в и ч. Гляди, степь горит…
Л ю б а. Это на озерах камыш жгут. Старый камыш — чтобы новому дорогу дать.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Полыхает… Так вот и в сердце моем…
Л ю б а. Ах, Василий, Василий…
В а с и л и й И в а н о в и ч. Люба… Жена моя…
Л ю б а. Молчите. Я ударю вас.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
К о с т я. Вчера взяли восемьдесят населенных пунктов, сегодня сто двадцать, разгромив три танковых дивизии. Фашиста поперли к морю.
Н а с т е н ь к а. Ваш хутор освободят — что тогда?
К о с т я. Как — что? Уеду.
Н а с т е н ь к а. Так я ж буду скучать! То есть, что я говорю. Я говорю, вот и хорошо. То-то мы будем рады и будем вас провожать…
К о с т я. Скатертью дорога? Приятно слушать.
Н а с т е н ь к а. Я сказала? Я сказала, что будет жалко. Вы нас забудете, а я никогда. Костя!.. То есть, что я говорю… Я говорю, что напишу вам, как вы там живете, а мы будем жить, как будто вас и не было тут.
К о с т я. Здравствуйте, не было.
Н а с т е н ь к а. Совсем не про то разговор. А про то, что, конечно, были, и это свинство — думать иначе.
К о с т я. Болтаете вы, болтаете, Настенька. Что я хотел сказать вам?
Н а с т е н ь к а. Должно быть, что-то хотели.
К о с т я. Хотел, хотел. Вы русский язык разбираете?
Н а с т е н ь к а. Говорю, но он как-то отдельно от меня.
К о с т я. Можно, например, сказать: «Я давно не спал ночей»?
Н а с т е н ь к а. Не спали? Почему не спали?
К о с т я. Совсем запутался.
Н а с т е н ь к а. И я.
К о с т я. Русский язык очень трудный. Вот, например, говорят — «дайте табаку». Но ведь нельзя сказать — «дайте хлебу»? Получается дательный падеж.
Н а с т е н ь к а
К о с т я. С того дня, как я начал думать над каждой фразой, вконец запутался.
Н а с т е н ь к а. А вы не думайте.
К о с т я. Нельзя. Разобраться надо. Идите сюда. Господи, лезьте там, тут же колючки. Какая вы неловкая. Слушайте.
Н а с т е н ь к а. А?
К о с т я. Вы Николая Островского читали?
Н а с т е н ь к а. Читала. Я читала: «Как закалялась сталь» и «Не в свои сани не садись».
К о с т я. Это разных Островских, Настя. Я говорю про того, который болен был.
Н а с т е н ь к а. Сказала? Я сказала? Как будто не знаю! А другой жил до революции и писал пьесы, как будто не знаю…