Синее око

Майка помалкивает. Что бы ни было, а всё же ей нравится ехать на этой быстрой, щегольской машине рядом с известным миру человеком по ухоженной, победительно прямой и широкой дороге, мимо леса, облитого низким солнцем. Майка думает о том, как чудесно, как высоко уносит ее жизнь. Она думает о своей матери, вдруг бы та повидала ее вот сейчас, подъехать бы вот на этой «Волге» к дому в маленьком, никому не ведомом городе Никола-Палома. К дому с нахлобученной крышей. Забор уже прохудился, а ворота остались — накрепко сделаны. В воротах калитка-лазейка, толстая чугунная баранка подвешена. Мать вышла бы встретить, седенькая уже совсем, домохозяйка, и отец бы вышел, ретушер и метранпаж из районной газеты. И бабуся бы вышла... Подъехать бы и дать сигнал...

— А здесь разрешается сигнал подавать? — говорит Майка.

— Сколько хочешь. — Широков жмет на блестящий ободок сигнала. «Волга» несет по шоссейке веселое и ярое ржанье, будто радостный жеребенок.

— А вы можете ездить со скоростью сто километров в час? — спрашивает Майка.

— Можно. Только опасно. Нельзя на риск идти. На первенстве Европы вместо меня некому выступить. Команда пострадает.

Стрелка спидометра гуляет от шестидесяти до восьмидесяти. А сзади вдруг красный мотоцикл. Широков видит его в зеркальце. Мотоцикл идет на обгон. Прыткая машина — ЯВА-375. Парень сидит, а к спине его девчонка прилепилась.

Вот уже мотоцикл вровень с задним сиденьем «Волги». Широков беспокоится. Ему не хочется пускать парня вперед. Стрелка на спидометре клюнула вправо. Еще правее. Рядышком с цифрой 100. Мотоцикл было завис позади, но сразу же подтянулся. Пошла гонка. Широков расставил локти, держит руль, будто это вальки весел.

Майка не глядит на Широкова. Ей виден мотоциклист. Вдруг это Паша Францев?

...Когда мотоцикл всё же опередил «Волгу» на колесо, когда стрелка спидометра перевалилась за сто, Широков бросил газ.

— Пацан... Куда лезет.

— А всё же обогнал. Как ваше спортсменское сердце выдержало такой позор?

— При чем здесь сердце? Нам направо поворачивать. К речке поедем.

Машина щупко, будто боясь замараться, подминает под колеса проселок. Выбралась в сосновую гривку, там парень, рубаха враспашку, топором разделывает лесину. Желтый шит заготовлен: «Граждане! Будьте осторожны в лесу с огнем!» У парня на груди пришпилена бляха: «Лесник».

За спиной у парня начинается зеленый спуск к рыжеющей по песчаному ложу речке.

Широков будто растерялся при виде парня... Не ждал. В глушь ехал. Свернул баранку влево. «Волга» пошла, пошла неезженой, в травах, прогалиной.

Парень поигрывает топориком, глядит вслед машине. Усмехается.

Желна залопотала. Над рекой пронесли свист турухтаны. Два поздние вальдшнепа хоркнули, пискнули над лесом. Кукушка завела свой счет, да сбилась.

Машину парню не видать: вломилась во влажную береговую заросль. Зато скоро послышалась музыка. Приемник включили.

Парень распрямился. Слушает. Щурится и улыбается. Качает головой. Всё понимает. И досадует на свою одинокую долю в этот июньский вечер. И счастлив своей работой, силой, своим лесом.

Но всё же завидно. Тюкнет топором, опять послушает. Поставил столб: «Граждане! Будьте осторожны в лесу с огнем». Махнул рукой:

— А! Всё известно. Разве хоть одна устоит перед «Волгой»...

Вдруг Майка вышла из тех кустов, где музыка. Она ступает каблуками-копытцами шатко, нетвердо по лесному песку.

Лесник во все глаза глядит на. Майку. Расцвел. Майка спешит. За ромашкой присела. Парень уминает сапогами грунт у только зарытого столба. Он кивает вслед Майке и поощряет ее тихим голосом:

— Давай, давай, топай, топай…

Паша Францев сидит в пивном баре, что возле Думы на Невском. Он занял место на тумбе за стойкой и уже заметно хмельной.

Справа от Паши, тоже на тумбах, сидит пара: он хорошо побрит и упитан, лет сорока, в белой сорочке, с галстуком. Она моложе, чем он. Они пиво заедают соломкой. Он строго глядит в свой бокал и говорит:

— ...Приходишь домой, садишься за телевизор. Швейцария высокоразвитая страна в техническом отношении, но там не производят телевизоров. И не ввозят. Потому что в этом видят бедствие для нации. Я когда был мальчишка, у нас на всю область был один аэроплан, и тот, кому удалось его поглядеть, считался счастливчиком. А теперешний мальчишка — что? Телевизор ему и зрение портит, и мозги набок скручивает.

Женщина слабо возражает:

— Ну всё же кое-что дает. К искусству приобщаются...

Мужчина не слушает. Он развивает свою идею дальше:

— У нас всё должно идти как заведено. Не так ешь. Не так сел. Не так встал. Не так поглядел. Она считает своим долгом делать мне замечания. Я подчиняюсь установленному распорядку. Но ведь жизнь-то идет. Одно и то же изо дня в день. Приходишь с работы — на работе я принадлежу коллективу, — а вне работы она почему-то считает своим долгом регулировать мою жизнь. А ведь я уже далеко не мальчик...

— Конечно, вы не мальчик, — спокойно соглашается женщина.

— Девушка! — зовет Францев. — Еще две бутылки «Ленинградского!»

— Может быть, вам хватит?

— Почему вы регулируете мою жизнь? — возмущается Францев. — Я уже далеко не мальчик.