Синее око

— Меня в тот раз, когда ты завел заварушку со сверхурочной работой, предупреждали в парткоме... — Речь держит Пушкарь. — Тогда еще сказали, что Францева укоротить надо. А теперь звание коммунистического труда снимут. Это же на весь город позор, это же... Вкалывали целый квартал, как звери. И по производству, и с морально-бытовой стороны, и все учимся... На городскую Доску почета должны были занести... А теперь всем из-за одного страдать...

— Я не считаю себя виноватым, — медленно говорит Францев. — Меня повесили на доску не за то, что выпил... Я не позволю мне руки выкручивать.

— Но в этом плане был изъян, — грустно произносит Севочка, — не усидел на льве Касьян.

Никто не смеется этим стишкам.

— Снимайте с меня всякие там звания! Хватайте! Вывешивайте на стенку!

— Чего ты вопишь, как пацан? Не о тебе забота, о ребятах, о всей бригаде. — Пушкарь вроде сбавил тон.

— Все мы, любой бы из нас выпить не отказался, если, конечно, условия есть. Если хата подходящая и всё такое... Чтобы все свои. Ну вот, допустим, я женюсь, или еще что, вот первенство города выиграем, можем же мы?.. — Это Володя Рубин.

— У Михаила Пришвина есть такое высказывание. — Олег Холодов читает по своей тетрадке: — «Воздух от сжатия становится твердым, а человек от самоограничения — свободным».

— Вот и давайте. Валяйте, затвердевайте. Меня не в кокиль отливали. Я не поковка — человек. Не на станке меня делали... И не рубанком строгали... И мораль для меня — это не то, что на табличках написано... Ах, бригада комтруда, ах, какие мы правильные... Ах, план перевыполнили... А деталям на складе валяться?

— Ну, это, знаешь, не тема для дискуссии. — Пушкарь опять ярится.

— Ах, не тема? Чтобы всё шито-крыто...

— А чего тут говорить? Напился? Напился. — Это Севочка. — Все вместе принимали обязательство не пить? Принимали. Не пили? Не пили. Почему одному можно, а всем нельзя?

— Вот я и говорю... — Это Володя Рубин. — Давайте я сбегаю...

— Да подожди ты об этом. — Пушкарь перебил. — Не об водке речь идет. Почему ты, Францев, не хочешь жить, как все? Мы к тебе с открытой душой, а тебе итальянского языку подавай... В Эрмитаж все вместе пошли, так ты за первой же бабой увязался...

— Ты думай, Пушкарь!.. Я тебе не позволю... Я никому не позволю... Чтобы всякий лез нечистыми руками... Что ты понимаешь в этом?.. Может, ты свои чувства потратил на баб, и все они для тебя, эти бабы, как коленчатые валы... Что ты понимаешь?.. Ладно. Хватит. Как-нибудь проживу без вашей коллективной морали. На моем станке пусть пока Петька Рассказов работает. Больше никого не пускайте. Хороший станок. Вмиг заделают...

— А ты что, Паша, уже не будешь на нашем заводе работать? — Оля беспомощно так огляделась. — А как же ты будешь? Ой, мальчики, ведь это я во всем виновата. Я ему сказала, что художница с Широковым уехала на машине, он и напился с горя. Она, может, и не хотела ехать...

— Ты что-то зарулилась, подружка, не на свою воду гребешь... Только и не хватало еще об этом на бригадном собрании распространяться. — Паша хоть презрительно говорит, но морщится, заметно, больно ему.

— По-моему, мы не имеем права выпустить Павла из-под нашего влияния. — Олег Холодов говорит, будто клюкву жует. — Он не сразу, но постепенно может перевоспитаться и стать человеком... Ну, а если уж решил уйти.... — Похоже, такой вариант по душе Холодову.

— Да не бойся, ты, суслик, уйду…

Нет в комнате Паши Францева. Бригада пригорюнилась.

— Ну как же вы могли его отпустить? — Оля чуть не плачет.

— Вернется. — Пушкарь убежден.

— На солнце есть протуберанцы. Ушел от нас товарищ Францев. — Это Севочка.

На старте стоят академические лодки-четверки. Рулевые держатся за чалки. Чалки закреплены на быках моста. Судья-стартер на мосту.

Очень волнуется Оля. На судью глядит и на свою команду. Вожжи от руля держит, чалку держит, все шнуры перепутались. Оля не видит. Ей бы команду не пропустить.

Судья гудит в рупор:

— Первая вода, сдайте назад! Третья вода, подравняйсь с соседом! Пригото-о-ви-иться! Внимание! — Занесли весла гребцы... — Ма-арш!

Взбеленилась вода под веслами. Загомонили рулевые:

— Оп-па! Оп-па!

— Хоп-па! — Оля рычит в рупор хриплым, страшным голосом.

Лодка рванулась так сильно, что руль, привязанный к чалке, слетел с петелек, взмыл выше моста.

И пошла лодка под мощными веслами, без руля, вкось, в берег.

Унесся мимо гвалт рулевых и белые махи весел...

— Ба́ковые! — плачет Оля. — Ба́ковые! Сильнее гребок!

А что могут сделать баковые? Невка поворачивает влево, а руля нет...

Команда не видит, не ведает, что случилось. Команда рубит веслами воду. Пусть рулевой следит за дистанцией...

Оля пробует рулить ладошкой. А лодка в берег, в берег заворачивает... Оля садится спиной к команде, опускает в воду ногу вместо руля. Туфельку смыло...

Въехали в берег. Гребцы очнулись от азарта. Отчаянно глядят вслед уходящим лодкам.

— Старт берем, старт! — кричит Оля. — Первый номер, толкнись веслом.

На первом номере Олег Холодов.

— У, японский городовой, — рычит первый номер, — куда смотрела, дура? У-у-у! — Слезы в его голосе.

Взяли старт.