Синеет парус

– А я должна узнавать от посторонних… Подруга!

Ольга сзади положила руки на плечи Арине.

– Ариш, ну пойми, – он мужчина. Они долго без этого не могут.

– Наверное, молодая, красивая?

– Видела её – ничего особенного. Девчонка зелёная.

– Вот как! Даже видела.

– Ариш, ты моя самая близкая подруга, а я тебя иногда не понимаю.

– Что же ты не понимаешь? – резко обернулась к ней Арина.

– А вот то и не понимаю, что сама себя мучаешь. И не смотри на меня так, сама знаешь, что не права. Любишь всё усложнять. Это я к тому, что семью можно было сохранить.

– Смириться с курсисткой?

– Не нужно было до этой курсистки дело доводить. – Ольга схватилась пальчиками за виски. – Господи, какие банальные вещи приходится говорить. Это так очевидно для любой женщины. Если не ты, то другая. Ведь понятно же, пустоты не бывает. А ты фактически бросила его. Не он тебя, заметь, – ты! Этот поезд, эти поездки на фронт! Это всего лишь повод, чтобы убежать от него.

– Оля, прошу тебя.

– Нет уж – слушай, – развоевалась Ольга. – Я слишком долго молчала. Знаю наперёд, что скажешь: война, долг. Кому угодно рассказывай, только не мне. Прекрасно справились бы в поезде без тебя. Здесь, в госпитале, ты нужнее. Здесь ты была бы ближе к своему долгу. И мужа бы сберегла… Да, я тоже воспользовалась моментом, чтобы сбежать от Романа. В этом мы с тобой похожи, с той лишь разницей, что я бежала от мало привлекательного мужчины, а ты от того, по которому вздыхает половина города. Мало того, что сама себя мучаешь, так ещё двух мужчин, которые тебя любят, измучила. Пора уж на что-нибудь решиться.

– Оля! – умоляюще попросила Арина. – Ты же знаешь – о нём никаких сведений. Где он? Жив? Погиб?

– Женщина всегда надеяться до последнего, а ты раньше времени хоронишь. Жив он. – Ольга вынула из кармана халата конверт. – Вот, от Гузеева сегодня пришло.

Арина побледнела, негромко попросила:

– Коньяка налей!

Ольга шагнула к шкафчику. Заскрипела дверкой, зазвенела хрусталём. Арина, прошептала, не поднимая головы:

– Говори, не молчи.

Ольга поставила на стол хрустальный графинчик с коньяком, рюмку. Раскрыв письмо, перегнула его в нужном месте, разгладила по шву ноготком. Потом таким же способом отсекла ненужное снизу, оставив доступными взгляду несколько строк.

– Читай.

– Но…

– Читай-читай. Это для тебя.

Прочитав, Арина отложила письмо, с ходу опрокинула в рот рюмку коньяка. Кривясь, вспомнила, как много лет назад в Макеевском лесу вот так же обожгла горло коньяком из плоской металлической фляжки и, прижимая пальцы к глазам, расплакалась.

Глава 16

Осень – зима 1917 года.

С революционной весны 1917 года шаталась и бурлила армия, а к ноябрю и вовсе превратилась в вооружённый, озлобленный сброд. С позиций дезертировали уже не в одиночку – организовывались в многочисленные банды, крушили на своём пути железнодорожные станции, грабили идущие в армию эшелоны, устраивали погромы в мирных деревнях и местечках.

Большевистские агитаторы с лёгкостью разлагали части, в которых сохранялись остатки дисциплины. Находящиеся на отдыхе полки отказывались идти на смену стоящим в окопах частям. «Окопники», уставшие ждать смены, самовольно покидали позиции. Участки фронта, отведённые полкам, зачастую прикрывали роты. Солдаты дни напролёт митинговали, играли в карты, ходили брататься с немцами. В обмен на немецкие консервы и сигареты шли гранаты, винтовки, орудийные прицелы.

Это развальное время застало Владислава Резанцева в окопах Северо-Западного фронта. В залитой водой офицерской землянке горела масляная лампада, голубой папиросный дым слоился в тусклом бордовом свете.

По дощатой расшатанной двери звучно секли частые капли дождя. Пахло сырой землёй, пропотевшими портянками, слежалым сеном. Владислав сидел в углу деревянных нар, по-турецки поджав под себя ноги в грубых шерстяных носках домашней вязки, лениво смотрел в истёртое тряпьё игральных карт.

На другом конце нар полулежал Милюхин – рыжеволосый веснушчатый поручик. Третьим партнёром по картам был командир первого батальона, подполковник Краевский. Он сидел на поставленном торчком зелёном ящике из-под патронов, часто и мучительно кашлял в кулак, подставляя лампадному свету красное родимое пятно в полщеки. Сапоги по голенища тонули в дождевой воде.

У противоположной стены, где от нестойкого лампадного сета неровно дышала загнанная в угол темнота, капитан Артемьев, командир десятой роты, неустроенно ворочался под шинелью, пытаясь заснуть.

Карты бесшумно падали на нары, покрытые сиреневым армейским одеялом, истёртым до белых хлопчатобумажных нитей. Милюхин с молодым азартом успевал и курить, и комментировать игру, и невнятно мурлыкать любимую мелодию:

– Сердце красавицы склонно к изме-ене… А мы – девятку! И к переме-ене… Куда ж Гузеев запропастился, а?.. как ветер мая… Туз… – Дальше он слов из опереты, видимо, не помнил, – стал насвистывать, поглядывая на часы с кукушкой, найденные в развалинах одного из брошенных жителями сельских домов. – Пять часов, как ушёл.

Артемьев приподнял от нар голову.