Синеет парус

– Новая обстановка располагает к новым мыслям. В дороге с Ариной будете рядом, может, и наладится что-нибудь.

– В том-то и беда, что мне ни к чему «что-нибудь», мне нужно всё.

Вздыхая, Грановский потянулся за картошкой.

– Я тебя понимаю. У меня с Ольгой тоже не ладится. Слишком самостоятельная стала. Всё госпиталь этот… А поезд?.. Неделями не вижу её. Вот, пожалуйста: у мужа день рождения, а её нет – забыла. Вчера в ночь дежурила, дома ещё не появлялась. Чего доброго и сегодня останется, чего уж проще. – Роман Борисович насторожился, повернул ухо к двери в прихожую. – Стучали, или показалось?..

Прислушался и Николай Евгеньевич…

– Показалось.

Грановский раздосадованно вздохнул.

– Надо, как в старые добрые времена, приладить на двери простой колокольчик, – электричество, судя по всему, не скоро дадут. Подумать только, ещё полгода назад я мечтал о том, чтобы урвать полчаса для отдыха, а теперь бьюсь головой о стены от безделья. Особенно вечером. Запас свечей заканчивается – три штуки остались, приходится беречь. Ни книжку взять, ни в карты перекинуться. А темнота эта тоскливая – существенный довесок к мерзкому настроению. По электричеству соскучился, по весне. Придёт она уже по-настоящему? – Досадливо бросил недочищенную картошку в блюдце. – А Ольга! Неужели-таки забыла?..

Стук в дверь раздался только тогда, когда за окном начало темнеть, а бутылка Шустовского коньяка была уже наполовину пуста. Ольга и Арина в блестящих от влаги шубах поздравляли вышедшего им на встречу Романа Борисовича. Громкие радостные голоса, отрывистый смех наполнили прихожую, и Николаю Евгеньевичу, оставшемуся за столом в одиночестве, стало ещё тоскливее.

Он налил рюмку коньяка, выпил. Света в доме ещё не зажигали. За окнами хмарно густел серый вечер, по стёклам ползла кашица мокрого снега. В сумраке прихожей смутно было видно, как Арина и Ольга по очереди поправляют у зеркала причёски.

Ольга первой вошла в гостиную, радостно поцеловала Николая Евгеньевича в щёку, а Арина только коротко кивнула головой. Роман Борисович налил дамам вина. Выпили за именинника, разговорились. Николай Евгеньевич избегал смотреть на Арину, видел только её задумчиво поглаживающие бокал, запачканные йодом пальчики. Горько усмехался.

Чужие! Ни слова сказать, ни взглядом обменяться. В душе так заныло, что рука сама потянулась за бутылкой. Звучно выдернул пробку.

– Есть предложение выпить за жену именинника.

Но не успел наполнить бокалы, как в дверь заколотили с такой силой, что все испуганно оглянулись.

– Кого ещё там?.. – Роман Борисович озабоченно поднялся, пошёл в прихожую. – Тихон, ты где? Пора уж и свечу зажечь.

Прихожая наполнилась голосами, топотом. Не здороваясь, в гостиную впёрлись два матроса. Оба казались напичканными металлом: золоченые пуговицы с якорями, в руках огромные маузеры, поверх бушлатов – пулемётные ленты накрест, у одного сверкающий металлический зуб, у другого – серьга в ухе. Бескозырки тускло поблескивали буквами на околышах, но названий не разобрать, – матросы постоянно вертели головами по сторонам.

– Та-ак!.. – Оглядели убранство, дулами маузеров приоткрыли дверные портьеры, заглядывая в соседние комнаты, только после этого обратили внимание на хозяев. – Сколько комнат?..

– Се-емь?! – нехорошо усмехнулся матрос с серьгой. – Ну, молодцы… Семь значит. – Дулом маузера сдвинул на затылок бескозырку, крикнул кому-то в прихожую: – Эй, председатель!

Цепляя головой дверную портьеру, бочком втёрся в комнату испуганный председатель домового комитета – старый дворник Кузьма. Матрос с металлическим зубом, лихо гоняя во рту спичку, сказал ему:

– Картуз-то одень. Не вытравили из тебя старые привычки. Может, ты ещё на колени перед этой контрой бухнешься?

– Это он не перед ними, – усмехнулся «серьга». – Перед нами старается… Ты, товарищ, рабские привычки забывай. Теперь все равны… Как же насчет этой квартиры понимать, товарищ председатель?

Дворник едва успел надеть картуз, как, испуганный тоном вопроса, снова сдёрнул его с головы.

– Да не уж-то я не понимаю, товарищ Бурбон! У самого душа за это дело болит! А только было распоряжение самого товарища Бездольного, до конца месяца квартирочку эту не трогать. Мы люди маленькие – нам велели, мы сполняем.

– Слушай, старик, у меня братишки из Петрограда гостят. Ты понимаешь, что такое Петроград?.. Ну вот, молодец. Надо их разместить прилично. Неси огня, квартирочку эту самую смотреть будем, а с товарищем Бездольным столкуемся. Мы у него ещё спросим, за какие такие заслуги поблажки врагам революции допущены.

В прихожей послышались звуки какой-то перебранки, и там, в сумраке, обозначилась фигура ещё одного матроса, – держа на весу наган, он грубо втолкал в гостиную Романа Борисовича.

– Распустили вы здесь контру, Бурбон. У нас в Питере они молча по норам сидят, а этот развоевался – чистый петух.

Грановский возмущённо поправлял встопорщенный воротник, передёргивал плечами.

– Это, по какому праву – руки распускать?