Синеет парус

Арина, поддерживая Ольгу за плечи, подвела её к гробу. Николай Евгеньевич шагнул следом. За ним – Тихон, двое нищих, которым Роман Борисович всегда давал хорошую милостыню, – вот и все кто пришёл проводить комиссара Временного правительства и некогда известного на весь город адвоката.

Гроб заколачивали под звуки «Интернационала». Кинули по горсти земли. Тесно взяв Ольгу с двух сторон под руки, медленно пошли к выходу с кладбища.

– Оля, может, передумаете? – тихо говорил Николай Евгеньевич. – Оставаться здесь равносильно погибели.

Постаревшее от плача, бледное лицо Ольги наполовину пряталось в складках траурной шали. Не поднимая головы, она отвечала негромким бесцветным голосом:

– Я не могу этого так оставить. Ведь должен же кто-то. Да вы не расстраивайтесь, – через месяц-другой встретимся. Все говорят: большевики долго не удержатся.

– Как знать, как знать, – вздыхал Николай Евгеньевич.

Вчера Ольга ошарашила его: в Киев не поедет и останется в городе, пока не падут большевики. Говорила загадками, ссылалась на какую-то тайну, которая не позволяет ей сказать большего. Потом под большим секретом всё же сообщила о некоем «Союзе защиты Родины и Свободы», которому требуется её помощь.

Напрасно Николай Евгеньевич и Арина отговаривали её, – от всех этих уговоров Ольга ещё больше укреплялась в своём решении. А под вечер – ещё новость: Арина удумала: не едет Ольга, не поедет и она. Теперь уже наоборот – стали Ольга и Николай Евгеньевич уговаривать Арину. Ольга поступилась всем, кроме своего решения остаться, Николай Евгеньевич упирал на большевистские ужасы, но Арину так и не уговорили.

Всю прошедшую ночь Николай Евгеньевич просидел у гроба Романа Борисовича, путаясь в мыслях и чувствах. Все его надежды на то, что утро вечера мудренее, не оправдались. И Ольга и Арина ещё больше укрепились в решении остаться. Уже здесь, на кладбище, он понял: уговаривать их бесполезно, осталось решить последнее – как поступить ему?

С кладбища поехали в госпиталь. Развели водой спирт, помянули Романа Борисовича. Долго сидели в гнетущей тишине. Уходя, Николай Евгеньевич попросил Арину проводить его.

С крыльца спустились вместе, как в былые времена, когда выходили встречать гостей. Тогда большая клумба посередине двора ещё не щетинилась убогими прошлогодними бурьянами, а ласкала взгляд разноцветьем. Вокруг этой клумбы разворачивались моторы и конные экипажи. Лакеи в белых перчатках услужливо распахивали дверцы, подавали гостям руки. Из-за спин хозяев выплёскивались волны цыганских юбок, звенели вплетённые в волосы монеты, сыпались переборы гитар, и хор радостных, сильных голосов заводил: «К нам приехал, к нам приехал Роман Борисыч, дорогой».

Некстати вспомнилось. Романа Борисовича отпели, пора уж и старую жизнь отпевать.

Остановились в том самом месте, где в былые времена завидной парой стояли они, встречая гостей. Николай Евгеньевич, не поднимая головы, пальцами искал что-то в пустом кармане пальто.

– Арина, если я останусь… вместе с тобой и с Ольгой… Возможно, чтобы вернулось назад, хоть что-нибудь?.. Хоть самая малость?

Арина молчала, опустив глаза. Николай Евгеньевич тоже молчал, пока не почувствовал себя гимназистом на первом свидании – робким, испуганным, не знающим, что сказать.

– Нет?

Арина только вздохнула вместо ответа.

– Ну что ж… – Николай Евгеньевич поднял голову к серому пасмурному небу, поглядел на смутно проступающий сквозь высокие тучи белый диск солнца, тяжело вздохнул. – Прощай!

На ходу натягивая перчатки, он пошёл к ожидающей его санитарной фуре.

– Ники! – окликнула Арина.

Он оглянулся с болью и надеждой в глазах. Арина торопливо подошла, поцеловала его в щёку, перекрестила: «Храни тебя Бог!» и тут же порывисто повернулась, побежала к дому.

Николай Евгеньевич приложил затянутые в перчатку пальцы к щеке в том месте, где ветер ещё не успел охладить тепло поцелуя. Не опуская руки, так и стоял он, глядя вслед Арине. Сырой весенний ветер играл полами его пальто, полоскал юбку убегающей Арины.

Когда-то неправдоподобно давно родители затеяли в доме ремонт, из детской вынесли всю мебель, и он, Николка Марамонов, стоял на пороге своей пустой сиротливой комнаты, давясь слезами от какой-то неведомой жалости, непонятно к кому, непонятно отчего. Сейчас, так же, как тогда, он стоял на пороге чего-то пустого и чужого, как та комната. Эта непостижимая пустота была всюду: и внутри него, и на месте старого родного дома, и за воротами. Вот и Арина, – ни разу не оглянувшись, скрылась в доме, растворилась в той самой пустоте…

Конная фура выехала со двора. Полог на задке был закинут на крышу, и Николай Евгеньевич ещё долго смотрел сквозь ребристый брезентовый тоннель фургона на остающийся позади дом. Потом порыв ветра сдул с крыши брезент, хлопнул им как парусом.

«Занавес закрыт, действие закончено», – с горькой усмешкой подумал Николай Евгеньевич, поднимая воротник пальто и прислоняясь головой к боковой стойке фургона.