Синеет парус

Люба повела Арину Сергеевну мимо кухни, из которой в три этажа высунулись любопытные головы. В темноте она сначала ткнулась в туалет, только потом нащупала дверь в комнату. Убогость сразу бросилась в глаза: потемневшие от сырости обои, железная койка, обшарпанный комод. Тёмно-красный пол у входа исшаркан ногами до голой доски.

Полуподвальное окно уткнулось в мрачную каменную нишу, заваленную прошлогодними листьями, окурками, обрывками настенных декретов. Только в самом верху, за убогой тюлевой занавеской, виден был просвет улицы Семинарской: летящие полы шинелей, поджатые хвосты бездомных собак, колёса тарахтящих телег.

Навстречу Любе испуганно вскочила сидящая на краю скрипучей кровати пожилая женщина с ребёнком на руках. Поставила ребёнка на пол, подтолкнула его к окну.

– Володенька, поди, посмотри, Шарик снова возле окна сидит, наверное, по тебе соскучился.

Женщина перекинула через плечо руку Арины Сергеевны, помогла довести до кровати. Чувствуя, что взопрела, Люба стянула на затылок шерстяной платок, бухнулась на стул.

– Надо бы доктора, жар у неё.

– Да где же его найти? – тяжко вздохнула женщина, раздевая барыню. – По нынешним-то временам.

– А вы кто? – спросила Люба.

– Львовна я, соседка её.

Люба, так и не отдышавшись, стала обратно повязывать платок.

– Ладно, ждите. Будет вам доктор…

На Мещанской она разыскала квартиру доктора Андрусевича. Достаточно было сказать – Марамонова, как доктор тут же засобирался и, помахивая саквояжем, побежал впереди уставшей Любы:

– Ну, показывайте же, показывайте, где это?

Увидев барыню, Андрусевич сокрушённо закачал головой, стал щупать ей лоб, приоткрывать веки, считать пульс. Люба вышла на кухню за водой. Жильцы – их собралось на кухне человек пять – окружили Любу.

– А вы кто ей будете? – бесцеремонно разглядывала Любу баба с узлом на лбу.

– Никто. Шла по улице, вижу, лежит человек, не бросить же на произвол.

– А и бросили бы – не велика потеря. Имейте к сведению, товарищ, данная гражданка, есть элемент враждебный, самая что ни наесть вражеская контра.

– Учту, – нелюбезно ответила Люба и этой своей нелюбезностью навлекла на себя гнев жильцов, потому как в другой раз, войдя в кухню вскипятить воды, встретила откровенную враждебность.

– Знаете что, гражданочка, вы бы не ходили по квартире, особливо на кухню, – угрожающим голосом предупредил лысый пузатый мужик лет сорока. – В комнате сидите, нечего заразу по дому разносить. Не иначе тиф у неё или испанка.

Люба будто не расслышала:

– Который её примус?

Соседи молчали. У Любы от этого молчания закипала злость. Набычившись, она взяла первый попавшийся примус. Соседи снова промолчали, значит, не ошиблась в выборе. Сидя на корточках, подкачала поршеньком, чиркнула спичкой, и тут чья-то нога, теряя домашний тапок, прямо из-под рук выбила примус. Роняя горящую спичку, Люба вскинула голову, – лысый подпрыгивал, поддевая ногой потерянный тапок.

– Просим вас, гражданочка, убираться подобру-поздорову.

Люба сидела, опустив голову и от злости до боли в висках тиская зубы. Когда чуть отлегло, она взяла примус, уходя, кинула от дверей:

– Не с той контрой мы воевали, настоящая контра – вот она где угнездилась.

– Но-но! – воинственно ринулся к ней лысый.

Люба недослушала, запустила кухонную дверь навстречу красной потной морде, зло заскрипела половицами в коридоре.

Доктор и Львовна суетились над Ариной Сергеевной, мальчишка испуганно смотрел со стороны, прижавшись спиной к комоду. Люба едва успела разжечь примус и приспособить на когтистую лапу голубого пламени алюминиевую кастрюлю с водой, как в дверь требовательно застучали. Львовна открыла, испуганно отступая под решительным натиском соседей, во главе которых вошёл мужчина с небольшими щёгольскими усиками.

– Курляндский, – строго представился он. – Управдом. Имею вам сообщить, что использование примуса в жилом помещении есть прямое нарушение правил пожарной безопасности и ведёт к выселению жильца с жилплощади, так что, граждане, будем составлять акт.

Любка даже крякнула от злости, но примус погасила.

– Не надо никакого акта, это я виновата, товарищ… Я с вашими правилами не больно-то знакома. А жиличка, видите сами, не при чём.

– Как это не надо? – под одобрительный шумок жильцов возмутился управдом. – А отвечать, кто будет?

– Товарищи, – строго вмешался доктор. – Можно не шуметь? Здесь больной. Прошу вас, покиньте помещение.

Люба взяла примус, пошла на кухню. Жильцы рванулись кто вслед за ней, кто впереди.

Баба с узлом на лбу грудью загородила дверь на кухню.

– Куда прёшь?.. Ишь, хозяйничает, как у себя в доме.

– Товарищ управдом, – обернулась Люба. – Наведите порядок. Где же мне примус разжигать?

– А вы, дамочка, домой бы шли, – ответил управдом. – Мы здесь сами разберёмся.

Любка задрожала ноздрями.

– Слышишь, Курвянский, наведи порядок, или я сама наведу.

– Курляндский я… И попрошу, – стал заикаться от волнения управдом. – И попрошу…

– Вот я и говорю – Курвянский. – Люба пренебрежительно отвернулась от него, грозно сказала бабе в дверях: – Ну-ка посторонись.