Синекура

— Он просто со мной разговаривал, часто вообще не касаясь того, что у меня случилось. Я не понимаю, как это произошло, но внутри все как будто… перестало мучить. Но, думаю, я пришла к нему слишком поздно. Уже настолько уродливой, что… что даже он не смог до конца… Убить Артема собственными руками мне уже не хотелось, но заставить его мучиться… Это не лучшие мысли, чтобы быть рядом с человеком, который верит, что я нормальная, просто жизнью побитая и мне поддержка нужна… Бог он ведь не в стенах церкви, он внутри человека, вера в душе, а если у тебя ее нет, то лучше не тратить силы людей, у которых душа и вера есть, и которые пытаются помочь…

«— Могу благословить тебя? — «Ты не простила?»

— Верующему не нужно давать благословение на такое. — «Нет».

— На все воля божья, Виктория. — Священник отвел взгляд и пришиб меня тихим, — но даже и уповая на эту волю, человек все равно сдаваться не должен. Не должен он сдаваться уповая на волю.

— Человек не должен. — Согласно кивнула головой я, не решаясь посмотреть в проницательные голубые глаза. Боясь увидеть в них осуждение и утратить решимость. — Спасибо вам за… все. Прощайте.

— Прощай. — Как напутствие, а не вежливость при расставании».

— Из Латвии я вернулась уже с планом действий. Я не хотела смерти Артема. Я хотела, чтобы он всю жизнь мучился. Чтобы в рабстве был, потому что от отмывов ему отказываться нельзя, с них он ничего не имеет, страховая — его единственный доход. Она и пошла в расплату. И все его имущество. У меня же ЭЦП была, да и так его подпись у меня лучше получается… и когда я его увидела с горлом перерезанным, у меня внутри ничего не было. Ничего такого, что вот, мол, мой муж, которого я когда-то очень любила. Не было боли. Просто страшно, как человеку, который видит как убили людей. Нет внутри ничего. Давно нет. Потому что в момент, когда я наконец решила жить, я сдохла. Умерла вместе со своим сыном.

Не сразу осознала, что щеки холодят слезы. Дернула дрожащей рукой, но он перехватил мою кисть. Сам вытер слезы, переплел руки под грудью.

— Артему очень повезло, что он уже убит. — Тихое песнопение полного и абсолютного зла в бархате голоса. Но спокойного, равнодушно перерезавшего бы горло. И наверняка не так, как дилетанты.

Вздрогнула. Инстинктивно поежилась, ощущая тяжесть и тьму.

— Ты?.. — убивал?

— Нет. — Он прекрасно понял не озвученную часть вопроса и, положив подбородок мне на макушку, тихо продолжил, — мне тоже дарили право. Несколько раз. Даже, так сказать, настаивали. Но нет. Я не стану лгать, я действительно могу это сделать. Со всем осознанием. С желанием.

— Потому и дарили?

Он достаточно долго молчал. Медленно повел меня за локоть, разворачивая к себе. Становясь близко. Не опуская руки с талии. В глазах спокойное ровное пламя.

— Тоже в бога не верю и уже никогда поверить не смогу, но иногда думаю, что есть выше что-то такое… — Прикусил губу, чуть прищурился, глядя в мои глаза. — Что-то есть, определенно. Оно срабатывает не всегда, но когда это случается, а ты уже вроде бы решил, что тебя поздно спасать… Что-то есть, потому что некоторые случайности в жизни совсем не выглядят случайными. Так не бывает… — снял правую руку с талии и медленно пальцем за подбородок приподнял мое лицо, как только я начала отводить взгляд. — Я всегда смотрю людям в глаза и всегда вижу, когда они мертвы. Тебя среди них нет. И я даю слово, что никогда не будет, — тихо, но очень твердо. Клятвой, сокровенной, потому что цена за нее заявлена запредельная и она чувствуется, она давит мощью своего залога.

Слезы по моим щекам, а он прильнул поцелуем. Скрепляя. Подтверждая, что его слова вступили в силу и никогда не будут подлежать пересмотру.

Вжалась в него, обняла за шею, отвечая, задыхаясь и заходясь от того что крыло изнутри. Здесь, когда город под ногами, под его подошвой, когда он смотрел вниз и после моей исповеди сказал мне жить, а он будет рядом, потому что нам обоим это так важно и так нужно.

Подхватил на руки, направился обратно в номер. Вытерла ладонью лицо, второй рукой крепко обнимая его за шею. Смотрела в спокойные глаза и неуверенно, нерешительно попросила:

— Снимешь линзы?

Чуть погодя кивнул. Спустил с рук возле ванной своей комнаты. Направился к сумке на диване подле кровати, чтобы взять контейнер и бутылку с раствором. Кивнул в сторону ванной. Встала у тумбы, рядом с ним. Вымыл руки, ополоснул проточной водой контейнер, потом раствором пару раз, наполнил и снял линзы. Движение автоматические, привычные. Пара мгновений и линзы легки в контейнер, а он медленно повернулся.

Зеленые.

У него темно-зеленые глаза. Насыщенные, глубокие, затягивающие. В обрамлении темных ресниц, подчеркивающих густоту, наполненность цвета и бездонность глаз. Их богатство и роскошь.

Будто другой человек. Совершенно. Будто он снял не только линзы. Взгляд иной. Он больше не был неопсиходеликой. Отнюдь.

Совсем.