Синеты

112. Часто говорят, что сны не бывают цветными. Но это, разумеется, неверно. Во-первых, бывают, а во-вторых – да что вообще кому-то может быть известно о чужих снах? Часто мне хочется думать, что цветными снами мы обязаны кинематографу. (Вот бы узнать, какими были сны до кинематографа!) Но потом я вспоминаю «Видение Креста», один из первых письменных памятников древнеанглийской литературы примерно восьмого века, исполненный сверкающего цвета (и наслаждения, и боли): «Вот, я поведать хочу сокровенное сновиденье… Блистая, восстало в зареве дивное древо. Оно одето было, знамение, златом… Я же, бедный, ничтожен, смотрел я грешный на этот крест ликующий… И стал я духом печален, в страхе представ прекрасному: то красным оно показывалось, то горело иным покровом, либо кровью было омочено, обильно облито влагой, либо златом играло и самоцветами»[28]. Может возникнуть вопрос, считать ли «злато» цветом, но ответ на него вне моей компетенции. Обратимся к Джону Бёрджеру: «По ту сторону золота находится то же, что и по эту». Думаю, это исключает его из разряда цветов. Красный цвет греховности сновидца, однако, неоспорим.

113. В неоконченном романе «Генрих фон Офтердинген» Новалис рассказывает историю средневекового трубадура, которому приснился голубой цветок – возможно, синетка, – после чего он мечтает увидеть голубой цветок «наяву». «Он неустанно занимает мои мысли, – говорит герой, – он захватил мою душу»[29]. (Также и Малларме: «Я обречен: Лазурь! Лазурь! Лазурь! Лазурь!»[30]) Генрих знает, что его одержимость не вполне обычна: «В том мире, в котором я жил, никто бы не стал думать о цветах; а про такую особенную страсть к цветку я даже никогда и не слыхал»[31]. Тем не менее, он посвящает жизнь поискам цветка: так начинается приключение, возвышенная романтика, романтика исканий.

114. Теперь вспомним голландское выражение «Dat zijn maar blauwe bloempjes» – «Это всего лишь голубые цветочки». «Голубые цветочки» здесь означают букет неприкрытой лжи.

115. Что означает, что искания сами по себе духовная ошибка.

116. В одну из наших последних встреч на тебе была бледно-голубая рубашка с коротким рукавом. Я надел ее для тебя, сказал ты. В тот день мы трахались шесть часов кряду, что звучит неправдоподобно, но часы не врут. Нужно было убить время. Ты ехал в какой-то приморский городок, полный синего цвета, где ты собирался провести неделю с другой женщиной, в которую был влюблен, с которой ты и сейчас. Я влюблен в вас обеих, но совершенно по-разному, сказал ты. Дальше размышлять об этом заявлении было бы неразумно.

117. «Как ясно я видел всегда свое состояние и тем не менее поступал не лучше ребенка, – говорит страдающий юный Вертер. – И теперь еще ясно вижу всё, но даже не собираюсь образумиться»[32].

118. Вскоре после того дня мне попалась фотография тебя и той женщины. На тебе была та самая рубашка. Я отправилась к своей травмированной подруге и рассказала ей эту историю, пока натягивала ей на ноги надувные компрессионные чулки для профилактики образования тромбов. Как жутко, сказала она.

119. Моя подруга была гениальна до аварии, и она по-прежнему гениальна. Разница только в том, что сейчас едва ли возможно относиться к ее заключениям скептически. Каким-то образом травма наделила ее качествами прорицательницы, возможно, потому, что она обычно сидит на одном месте и все к ней приходят. Рано или поздно тебе придется отказаться от этой любви, сказала она мне однажды, пока я готовила нам ужин. Она насквозь больная.

120. В финале сокрушенный отказом юный Вертер стреляет себе в голову, одетый в синий фрак – такой же, как тот, в котором он впервые танцевал со своей возлюбленной. Всю ночь он умирает долгой мучительной смертью, сподвигшей на самоубийство сотни подражателей в синих фраках по всей Германии и за ее пределами. Обратите внимание, что здесь, как и везде, ясное видение не ведет никуда ни Вертера, ни нас самих.

121. «Ясность – настолько очевидное свойство истины, что нередко их даже путают между собой», – писал Жозеф Жубер, французский литератор, оставивший множество записных книжек с подобными афоризмами, которым так и не суждено было сложиться в монументальный философский труд. Я прекрасно знаю, как легко спутать что-либо с истиной. Иногда я думаю, что эта путаница, как ловкость рук фокусника, составляет основу всего моего письма.

122. «Истина нуждается в цифрах и красках, чтобы ее заметили», – писал Жубер, невозмутимый в исповедании ереси.