Синеты

205. Один из самых чувствительных предметов – клочок бумаги с надписью «ты сказала, что думаешь о синем» от давнего любовника. К записке он приклеил квадратик надорванной синей бумажки, две части которой кропотливо сшил вместе. Всё это устройство теперь разваливается: швы расходятся, слова выцветают. Вообще, так и должно быть, ведь этот любовник всегда всё ломал, а потом придумывал оригинальные способы починки. Где бы он ни жил, он строил кровать под потолком, куда вела ненадежная лесенка, а затем ставил редкие орхидеи на неустойчивые подставки прямо у ее подножия так, что спускаясь трудно было не опрокинуть цветы. У него была одна татуировка – темно-синяя змея, за танцем которой на его белом запястье мне нравилось наблюдать, когда другая часть его руки скрывалась внутри меня. Эту татуировку он сделал в память о ночи, когда умерли все его змеи. Однажды зимой в Коннектикуте, когда было ужасно холодно и отключилось отопление, он собрал все лампы в доме и направил их на клетку со змеями, чтобы они не замерзли. Потом мы заснули, отопление дали, и все змеи перегрелись и умерли. Это было гораздо хуже, чем опрокинуть орхидею. Этот человек однажды научил меня убивать мышь ударом о стол, держа ее за хвост, – так делают, когда змея кусает мышь, но не убивает ее. Жестоко оставлять ее мучиться, говорил он, только потому что змея потеряла интерес. Впоследствии он завел новую змею, радужного удава по имени Ириска, чья шкура переливалась на свету. Ирискины цвета были для меня источником бесконечного восторга, но всё же она была пять футов в длину и недюжинной силы, так что мне не нравилось, когда она обвивала мои плечи, если его не было в комнате. Ближе к концу, которого никто из нас не ожидал, он сказал, что у него есть для меня сюрприз. Сюрпризом была еще одна синяя татуировка – искривленный круг у основания его шеи. Она была очень простая и очень ему шла. Потом мы разошлись, и я не знаю, что там с ней было.

206. Может быть, письмо – это вовсе не фармакон, а скорее mordant, протрава – средство для закрепления или введения цвета по принципу татуировочной иглы, вбивающей краску под кожу. Но у «протравы» тоже есть двойное дно: mordant происходит от глагола mordere, кусать – это не просто закрепитель, а кислота, а значит, она разъедает. Помнила ли я об этом двойном значении, когда говорила тебе чуть больше года назад – уже было ясно, что я тебя потеряю, если еще не потеряла, – что ты «вытравлен (etched) в моем сердце»? Возможно, я тогда не знала, что etch происходит от etzen или ezjan – быть съеденным, – но с тех пор я в полной мере осознала значение этого корня.

207. Я помню, как однажды приняла близко к сердцу совет Генри Джеймса «Попробуй быть одним из тех людей, от кого ничего не ускользает». Думаю, я тогда представляла, что в конечном счете такой человек всегда получает накопление. Но если и вправду становишься той, от кого ничего не ускользает, у тебя накопится и утрата.

208. Запись в дневнике Корнелла от 28 февраля 1947 года: «Решиться в этот день как прежде преодолеть в своей работе всепоглощающее чувство грусти, которое связывало по рукам и ногам и так изматывало меня в прошлом».

209. Дюрас не считала алкоголь ложным идолом – скорее временщиком, самовольно поселившимся на месте, возникшем в отсутствие бога. «Алкоголь не утешает, – писала она. – Он лишь заменяет нехватку Бога». Из этого не следует, однако, что когда (и если) субстанция освобождает место (отречение), бог спешит его заполнить. Для кого-то сама пустота и есть бог, другие полагают, что пространство должно остаться пустым. «Открытый простор – и ничего святого» – одно из дзен-буддийских определений просветления (Бодхидхарма).

210. Для Эмерсона дурман и опьянение были «карикатурою и обезображиванием сладости самозабвения»[50]. В этом заключается их опасность: они подражают, и порой весьма успешно, «всеочищающему и беззаветному разгару души»[51]. Полагаю, что, настойчиво замещая в своих «проповедях» теологического бога богом Природы, он выступает в защиту «кайфа без наркотиков», как сказали бы мы сегодня.

211. Вы уверены – можно было бы спросить – что это подражание, fumisterie[52]? Что ж, не спрашивайте, а смотрите сами. Смотрите сами и спрашивайте не о том, что было настоящим, а что поддельным, а о том, что было горько, а что сладко.

212. Окажись я сейчас на смертном одре, я бы сказала, что не знала на этом свете ощущений слаще, чем любить синий цвет и заниматься любовью с тобой.

213. Ты уверена – хочется спросить – что тебе было сладко?

214. – Нет, не совсем, или не всегда. Если следовать принципу бескомпромиссной честности, то, возможно, даже не часто.