Синие берега

Жизнь трудна, всегда трудна, и она требует героизма. Но отдать жизнь, для этого нужно большее, чем героизм, что-то такое, чего и представить себе нельзя. Ради будущего, которого уже не встретит, отдал свою жизнь простой человек из какой-то пензенской деревеньки.

У кромки болота поднялся холмик, и каждый оставил на нем кусок елового лапника. Мария положила на могилу березовую ветку.

Он не выжил, Антонов, не мог выжить, — невольно пришла Андрею мысль. — И Пилипенко не придется побить ему за это морду — пули угодили в цель. Те, кому он особенно близок, и не догадываются, что лежит он в эту минуту в болоте с разъяренным ртом, который никогда уже ничего не произнесет. Может быть, где-то там, в деревушке Пензенской области, мать Антонова, надеющаяся, как все матери, сейчас вот подмывает корове вымя и садится на скамеечку — доить… Андрей представил себе полную добродушную женщину с такими же, как у Антонова, большими серыми глазами, с натруженными руками; на голове ситцевый платок, узелком повязанный под подбородком, и кончики в обе стороны; и перед нею подойник. Ей сообщат: пал смертью храбрых. Андрей ничего не мог вспомнить такого, что бы выделило Антонова. Обыкновенный. Но он погиб. И Андрей опять подумал, что от войны никуда не уйти, значит, не уйти от смерти. Но кто-то же вернется к жизни, не могут же все умереть. Победа нужна мертвым и живым, живым особенно. И все равно, они останутся на войне. У таких вот могил, как эта. Война не знает забвения, это слишком сильная штука, война.

Через камыши шли к полянке, как сквозь сетку, видневшуюся вдалеке.

В небе и на земле все еще было утро.

Глава двенадцатая

1

Андрей пробирался между болотными кочками. «Мы сделали все, что смогли, — размышлял он. — Возможно, следовало сделать больше. Возможно, возможно… Но нас вымотали страх, отвага, бессонные ночи и дни. Мы отдали все наши силы, многие из нас и кровь, и жизнь. И жизнь. Большего у них не было. — Снова подумал он о матери — ни ночью, ни утром сегодня и не вспомнил, что у него есть мать: сознание начисто выключило все, не касавшееся войны. — Тебе, мама, нужен не мой героизм, тебе нужен я… Как и матери Антонова… Я жив. Сейчас вот, я еще жив…»

— Стоп! — Андрей увяз в болоте выше колен. — Взять левее! Левее!

Раздвигая руками камыши, отделенный Поздняев и Тишка-мокрые-штаны подались влево, видел Андрей. И верно, там было мельче. Вано, поддерживая Полянцева, повернул туда же, за ними следом — Шишарев и Сянский с Рябовым. Рябов ковылял, припадая на левую ногу. У Сянского на голове, как булыжник, все еще была каска. Каска бросала тень на лицо, и лица не было видно. На полшага впереди Марии, боком ступал Саша, открывая ей путь в камышах, она тянулась за ним. Андрей вдруг рассердился: оказывается, люди не разучились влюбляться! Он видел, с какой осторожностью, как заботливо Саша вел Марию, видел, как завороженно смотрел на нее. И не выдержал, прикрикнул раздраженно:

— Поворачивайтесь живее! Не по бульвару гуляете!..

«И с чего это я? — спохватился. — Идут, как и можно идти по болоту. И правильно делает парень — помогает девушке. И чего окрысился?» Он понимал, что возбужден сейчас и потому несправедлив. Но сдержаться уже не мог, сказывались усталость, состояние подавленности, неясность обстановки и еще злее додал:

— Живее! Поняли?

Мария заторопилась, наскочила на кочку, чуть не упала. Саша успел подхватить ее и, убыстрив шаг, тащил за собой.

Данила, прихрамывая, плелся сзади. Замыкающими шли Петрусь Бульба и Пилипенко.

Подошли к медлительному ручью, принявшему в себя темно-зеленый цвет болотной травы. Ручей — шириной в два шага — разделял болото и поляну. Поляна была на том берегу.

До Андрея донесся горьковатый запах костра.

Все двигались на костер.

— Давай, лейтенант, — услышал Андрей голос Семена.

Семен стоял под оголенными березами, не добравшимися до ручья. В мокрые комья свалялись рыжие листья.

Андрей вдохнул сырой и пряный запах начинавшейся осени.

Перешли ручей.

Впереди, вдоль поляны, темная, как бы застрявшая здесь от сумерек, полоса кустарниковых зарослей, а за ними опускалось прохладное небо.

Все уселись у костра. Полянцева и Рябова посадили в середину. Протолкнулся туда и Сянский — теплей и удобней.

— Каску сними, — сказал ему Андрей. — Дай голове отдохнуть.

— Забыл, — смутился Сянский, он стал развязывать ремешки под подбородком.

— Боится простудиться, — дернулись в ухмылке рыжие усы Данилы.

— Каска каской, — раздувая ноздри, пробормотал Сянский. — А после дел таких воспаление легких, как пить дать.

— Воспаление легких, говоришь? Хм… — пальцами поскреб Данила лоб, будто иначе не сообразит, что к чему. — Не представляю. Ну не представляю. Еще не видел солдата, который бы заболел… Раненых, убитых, сколько хошь, а больных, нет, не видел. А?