Тощий дымный свет керосиновой лампы не одолел всего мрака, наполнившего комнату. Андрей увидел кряжистого мужчину лет сорока, с вислыми черными усами, с кустистыми и сросшимися над переносицей бровями, и потому казавшегося сердитым. Может быть, человек этот и был сердитым, но перед ним — вооруженный командир и здоровенный боец. На Андрея смотрели маленькие табачного цвета глаза, как два круглых нулика, и в них темная пустота. Усатый человек стоял прямо, в такой противоестественной позе, будто сквозь него продет железный шест и тело перестало быть гибким, податливым. Секунды две лицо усача, словно камень, ничего не выражало. И вдруг ожило, как бы зажженное изнутри, вспыхнуло, все в нем задвигалось искривленные, глубокие морщины на лбу, губы, подбородок; щеки меняли цвет, то багровели, то бледнели: лицо изображало какое-то несобранное движение всех его черт.
— Почтеньице! — Изо рта его кисло пахнуло борщом.
Андрею не понравился этот усач. Он оглядел комнату. Все расставлено на свои места, все в таком безупречном порядке, что показалась комната нереальной, Андрей уже привык к другому. Тени вещей едва умещались на полу, на стене.
Он посмотрел на усача в упор. Тот отводил глаза — не мог выдержать его взгляда, и в этом сказывалось чувство какой-то вины.
— Слушай, друг, что это ты, а? — насупился Андрей. — В глаза смотреть не хочешь? Не сглажу, не ведьма.
— Да что вы, — раскинул руки усач. — Радый я вам, свои же! — И радостное выражение заняло все его лицо.
— А свой ли ты нам, докажешь, — сел Андрей на табурет.
— Докажу, докажу, а як же!
Пилипенко вынул из кармана фонарик, вышел в сени: осмотреться не мешает.
— Товарищ лейтенант, — позвал он Андрея.
В сенях, в углу, была навалена куча красноармейских сапог. Ого! Ого!
— Это что у тебя — склад, магазин? — понял все Андрей. Он едва сдерживал себя.
— Та шо вы, товарищ командир! — проговорил усач, запинаясь. Лицо сразу изменилось, стало холодным, застывшим, будто жизнь покинула его. Тут, километров с двадцать, у Холодного яра, поле перед яром большое, так бой был, ой и бой был, так там стилько побили нашего брату, стилько побили! Страх божий… Я и запряг коняку, поихав та подибрав чоботы. Дарма б загинули, — растопырил усач пальцы, убеждая в разумности своего поступка. Андрей увидел, что пальцы у того короткие, волосатые. Усач добродушно склонил голову набок: — Може вам треба, берить, будь ласка.
— Сволочь ты! — Пилипенко забылся и схватил усача за ворот рубашки, приблизил его к своему лицу и широко впился в него глазами. Тот, не выдержав пристального взгляда, закрыл глаза, и Пилипенко смотрел, как дергались опущенные веки усача.
— Ой, шо ж вы робете, братику! — взмолился крикливый голос. Андрей увидел у печи расплывшуюся женщину, потрясенно обхватившую руками голову. Поза эта должна была вызвать жалость, и покорность изображала эта поза, и беспомощность. — Шо ж вы робете?.. — Цветастая кофта широко раздвинулась на груди, а Андрей увидел золотой крестик. «Очевидный ордер в рай», хмуро усмехнулся.
— Отставить! — приказал Андрей. И Пилипенко оттолкнул от себя усача.
Женщина опустила руки. Еще не совсем успокоившись, взялась за черень ухвата и завозилась у печи.
— Посидить трохи, нагодую.
— Кормить нас не будете. Не тот дом, — оборвал ее Андрей. — Воды разве…
Женщина с готовностью зачерпнула в кружку воды, подала Андрею, в несколько долгих глотков опорожнил он кружку. Потом женщина поднесла полную кружку Пилипенко.
— Послушай, «свой», — обратился Андрей к усачу, — ты можешь сказать, где находится противник? Наш, — ткнул себя в грудь.
— Где-где, — поднял усач плечи, поднял глаза. — А бес его знает где! Может, он тут, возле нас, а может, за сто километров подался. В окружении мы с вами, товарищ командир, як вас по имя-батькови, а в окружении разберешься хиба? Во всяком разе, думать треба, шо под кажным он деревом. Ось як! И смотреть вам в оба, — пробовал наставлять. И столько заботливости в голосе. И сочувственная улыбка под усами. Улыбка короткая, ее как бы и не было.
— Мне не забота твоя нужна, — обрезал Андрей. — Сапоги собирал на поле боя, так? Когда? И где он, Холодный яр?