Синие берега

— Мы ж с Сашей по храпу определяли, да? В домик же не заходили, не считали, да? — огрызнулся Вано. Он тоже нервничал: что-то же надо делать, не лежать же возле мертвого часового. — Пиль…

— Помолчи.

— Зачем — помолчи? Держи, слушай, фрицевский автомат. У меня же свой, да? И давай, нашим на подмогу!

Но куда — на подмогу? Не разобрать, где стреляли Семен с Сашей, куда бежали немцы, которых не уложили гранаты.

А Семен, швырнув в окно гранату, бухнулся в траву. Разрыв! Тотчас услышал и второй разрыв. «Сашина граната…» Два огня, рванувшиеся вверх и в стороны, слились вместе. С крыльца, освещенного пламенем, сбегали немцы, бестолково кричали, вопили и скрывались в темноте. У стен домика, потом подальше от него, потом, наверное, где-то у шоссе стреляли они из автоматов, из пистолетов. Из окон несло тяжелым, еще не разошедшимся духом пороховой гари.

Привстав на колено, Семен нажал на спуск автомата, и слишком громкий стук стегнул по ушам, по сердцу. Семен выпустил все патроны. Непослушными руками менял он диск. Получалось медленно, и он сердился на себя. Он снова ударил из автомата.

В домике немцы еще укрывались: Семен опять услышал топот на крыльце. «Сколько ж их, немцев, в конце концов?» — удивлялся Семен. И еще подумал о том, что никакой карты, конечно, не получить. «Какая к черту карта! В домик не проникнуть». Когда вместе с Андреем обдумывали они нападение на домик дорожного мастера, Семен представлял себе, как, в случае удачи, вбегает он в домик и при свете карманного фонарика обшаривает стол, все, что возможно. Немцы делали все, чтоб Семену нельзя было войти в домик. И Семен нажимал на спуск автомата, нажимал, нажимал и раздраженно думал: «И чего им там! Всем бы, кроме мертвых, выбежать, а кое-кто, дураки, прячется в комнатах… И чего?..» Он продолжал нажимать на спуск. Ну да, выбежать бы немцам под огонь автомата. Потому, что ему, Семену, так надо, и потому, что так должно было быть по замыслу его и Андрея. Немцы поступали им назло, — усмехнулся Семен, — и ничего не поделать…

Вано и Пилипенко услышали:

— Бросай и вторую гранату! — Голос политрука. — Бросай на крыльцо! Это — Саше.

У крыльца снова грохнула граната. И пламя, державшееся в темноте, высветило падавших немцев, бежавших немцев. И Сашу увидели Вано и Пилипенко, увидели Семена в нескольких шагах от него. И рванулись с места.

— Товарищ политрук!

— Отрезайте отход на шоссе!.. Отрезайте отход!.. Поняли?

Поняли. Вано и Пилипенко не откликнулись, понеслись: они успели, когда разорвалась граната, заметить и кусок шоссе справа от себя и согнутые фигуры, несшиеся туда. Теперь было ясно, куда строчить! Немцы отчаянно отстреливались.

— Драпают, бач, — проворчал Пилипенко, — а дают жизни!

Но на шоссе уже стихало. Отрывисто стучал немецкий автомат, один. На три-четыре очереди немца Пилипенко отвечал из кювета осторожной короткой очередью: черт его знает, сколько было у часового патронов в магазине! Вано вставил в автомат третий, последний магазин, старался бить тоже короткими очередями.

Оттуда, от домика, пламя, слишком красное, высоко прочертило небо. Ракета! Сигнал отхода!

— Пиль! — почти весело крикнул Вано. — Сматываться, да?

В темноте они не видели друг друга, их разделяли метров пятнадцать-двадцать. Вано сделал несколько шагов, и нога споткнулась обо что-то, чуть не упал.

— Кацо, Пиль. На фрица наскочил, слушай?

— Ладно, — неопределенно откликнулся Пилипенко.

— Слушай, Пиль! А фриц живой!

— Ну, где он, твой хриц? — приблизился Пилипенко.

Вано, схватив немца за ворот, хотел приподнять его. Тот упирался, не вставал с колен.

— Ну, хриц… — Пилипенко обшарил карманы немца.

— Фриц… Фриц… Я ейст Фриц… — Покорный, жалобливый голос.

— На кой хрен знать мне, кто ты.

— Нихтс понималь… Нихтс понималь… — испуганно бормотал немец.

— Поймешь. У нас поймешь.

— Нихтс понималь… — настойчиво твердил немец.

— «Курки», «яйки» все-таки понимаешь? Остальное пистолет договаривал?.. — Скорее произнесенные им самим слова, чем сам немец, вызвали у Пилипенко озлобление. — Сволочь!

— Я… ейст… гауптман…

— Бери, Вано, за шкирку, — наклонился Пилипенко.

— Зачем, слушай? Трахну его сейчас, да?

— Бери, и все тут. Раз «гауптман», шишка, значит. «Язык», значит. Бери!

Выбрались из кювета.

Немец неистово дергался, вырывался из рук Вано, что-то кричал, исступленно, потерянно.

— Пустиль… пустиль мих… Пустиль!..

— Потерпи. Потерпи, — успокаивал немца Пилипенко.

— А-ай! — вскрикнул Вано: немец изловчился и впился зубами в его руку.

— Чего? — насторожился Пилипенко.

Вано не ответил. Наотмашь ударил немца в скулу. Тот взвыл.

— Стрелять уже не можешь, так кусаться, да? — Еще размахнулся, еще удар.

— Смотри, не до смерти, — равнодушно произнес Пилипенко. — Может, немцам несем его… — Он стоял в нерешительности: так ли идут? Ни Семена, ни Саши не слышно. «Забредем немцам в лапы: берите вот своего гауптмана, выручили, донесли…» — Подождем, чи шо? Рассветет малость, разберемся, куда идти. По темну не сообразить. Да и волокти дерьмо это полегше будет.

Вано молчаливо согласился.

5