Синие берега

«Ну, будем обороняться, пока хоть один из нас останется в живых. Но отсюда же не уйти, гибель». И припомнилось Андрею, как был он уверен, если переживет переправу на другой берег, ничего уже не будет страшно, ничего худшего не будет… До чего слаб человек! И в голову не приходило, что возможна и школа, вот эта… Что может быть еще хуже? Надеяться было не на что, в этом он не сомневался. И все-таки, все-таки… Не бывает же вовсе безвыходных положений. Странно, даже смерть в лицо не может перечеркнуть надежду. «В наших силах жить, умереть не в наших силах: человек не в состоянии покорно принимать смерть!» И Андрей понимал, от него ждали, от него требовали — найти выход. Армия дала ему права, которыми наделен только бог: вести, приказывать, посылать на смерть, если сочтет, что так нужно. И он обязан, что бы ни было, вывести роту. В самом деле, почему непременно умирать, когда не надо умирать. Умирать, собственно, никогда не надо, к смерти нельзя привыкнуть, сколько бы раз ни видел ее в глаза. Смерть — это такое, что и не выразить. Когда человек ищет надежду там, где ее нет и быть не может, он вступает в разлад с логикой, обманывает себя. И знает, что обманывает, и хочет этого. Потому что боится, как только все встанет на свое место, он увидит истинное положение вещей. И тогда он погиб.

«А если выхода нет? Нет выхода? — мысленно говорил он всем. — Понять это — значит легче примириться с концом. Раз нет… Надо смотреть правде в глаза».

Что есть правда? В этой обстановке все может выглядеть неправдой. Разве это возможно — почти двое суток без сна? Разве это возможно столько без воды? Разве возможно — горстке бойцов выдерживать такой огонь? Оказывается, возможно. Возможно, возможно…

Андрей опять подумал, разбитая рота противостоит Гудериану, Рейхенау, Гитлеру. Когда-нибудь узнают об этом, нельзя же такое не узнать, не сомневался Андрей.

Тихо, тихо. Ни звука нигде. Многих уже нет. Кто еще остался? Вано остался. Петрусь остался, Пиль, Пиль остался, отделенный остался, остался Саша, Данила остался, Роман Харитонович остался, и Сянский… Он не стал думать, кто не остался, это заберет последние силы.

Он нашел Марию. На нижней ступеньке лестницы.

— Андрей, — потянулась к нему. — Я боялась тебе мешать. Я знала, когда сможешь, придешь ко мне. Ты пришел… — услышал он ее мягкий всхлип. Она высвободилась от страха, от горя, от всего, что тревожило, мучило ее. — Посиди немного, хорошо?

Андрей сел рядом. Мария положила голову ему на колени.

Молчали. Было тихо, темно было.

Оба теперь боялись света, боялись утра. Утро будет страшное, знали они.

— Доживем до завтра, — сказал Андрей.

— До завтра? — подняла Мария голову с его колен. — Завтра — это уже сегодня, Андрей.

— Да. Четыре часа, — посмотрел Андрей на часы с лунными стрелками. Ночь прошла. И не заметил.

«Четыре. Жаль, уже четыре. До рассвета, следовательно, осталось немного. Час. Ну с половиной. Еще б часа три темноты». Этим, как-никак, могла б вознаградить его судьба. За все. Не вознаградила.

Голова Марии опять лежала у него на коленях.

— Знаешь, Андрей, я теперь все время чувствую сердце, — говорила она. — Оно стучит, оно стучит.

Андрей ничего не сказал. Он коснулся ее волос, пахнувших пылью.

— Я слишком слабая для этой войны, — вполголоса говорила Мария. Если я не выдержу, ты поможешь мне, Андрей? И тогда я выдержу, непременно выдержу!

— В этом помогать тебе не надо. — Андрей провел пальцами по ее щеке. Щека была мокрой. — Гордый все выдержит. Ты молодец, ты гордая.

— Знаешь, Андрей, мне не умереть страшно. Мне страшно, что ты уйдешь раньше, пусть на минуту, чем умру я. Вот эта минута и есть самое страшное.

Она прожила восемнадцать, и вот эту ночь, подумал Андрей. Он прожил двадцать два, и вот эту ночь. Они проживут еще несколько часов, утренних. Уходить из жизни ночью, когда и мира нет вокруг, уже совсем несправедливо. Осталось несколько часов. И они проживут их вместе.

— Ты уже не девочка, Мария. — Андрей вытер пальцами слезы на ее щеке. — Ты прожила очень большую жизнь, целую ночь, вот эту.

— Я не сразу улавливаю то, что ты говоришь, Андрей. Это придет потом, позже.

Андрей почувствовал режущий комок в горле: она еще рассчитывает на «потом», на «позже»!..

Он притянул ее к груди. От резкого движения в плечо что-то ударило, будто пуля снова вошла. Он прижал к себе Марию, всю, всю, и тень ее, прикрытую темнотой, и имя ее, и дыхание, и мысли, всю! И то, что могло у них сбыться, но уже не сбудется, тоже. В нем пробудилась сила, которую уже и не подозревал в себе. Откуда ей быть в его истерзанном теле, в его сердце, в нем, казалось, ничего уже не было. Кроме ненависти, которой можно и камни испепелить, ненависти к тем, кто с оружием ступил на его землю и привел его сюда, в осажденную школу.