Синие берега

— Левая дверь, — сказал он наконец. — Несколько шагов, и по тропинке вниз, под взгорье. Потом не прямо, как вы шли сюда из рощи, а влево. Сельский базар, я говорил вам, останется в стороне, сразу выйдем в овражистую долину. А там и лес.

Все молчали.

— Быстро и тихо разбирать парты у левого входа, — приказал Андрей. Собраться здесь. Оружие, боеприпасы с собой. Бульба, поможешь Вано. Саша, быстро за Полянцевым! Никакой возни. Полная тишина. Все ясно?

У двери разбирали парты. Потом вытащили из ручки лом.

Выход свободен.

— Я пошел, — твердый голос Семена. — Через десять минут, когда станет вам ясно, что мы прошли, трогаетесь. Данила?

— Тут.

Никто не услышал, как открылась дверь, как выбрались Семен и Данила. Все учащенно дышали, и каждый слышал дыхание другого.

Андрей почувствовал боль в висках — перед глазами поплыли круги. Он считал секунды, раз, два, три, четыре, пять, шесть… Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… Тридцать девять, сорок, сорок один, сорок два, сорок три… Еще и минуты не прошло. Пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четыре, пятьдесят пять, пятьдесят шесть… Сердце билось в тот же счет: пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять. Минута. Наконец, минута. Он взглянул на часы: минута. Начиналась вторая минута. Раз, два, три, четыре… Как медленно все, как долго!.. Девять, десять, одиннадцать… Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…

Слава богу, тихо. Неужели прошли? Прошли. Пока прошли. А не пройдут если?.. Переход от надежды к отчаянию и от отчаяния к надежде требует напряжения. Требует нервов. Он снова посмотрел на часы: еще две минуты, немного больше. Идут… Идут, идут… Пятьдесят пять, пятьдесят шесть, пятьдесят семь… Оказывается, он продолжал считать секунды, уже не замечая этого. Шесть минут! Шесть минут. Прошли, прошли… Не хватало терпения прожить эти четыре оставшиеся минуты. Андрей был на краю жизни, на краю дыхания, на краю спасения.

— Приготовиться! — шепнул. Он знал, все ждали этого его слова. Он не отнимал часов от глаз: семь, восемь минут. Прошли! Теперь уж точно прошли! — Приготовиться!

Граната грохнула ужасающе отчетливо, ужасающе неожиданно. В мгновенном свете видно было, как пошатнулись тополя возле ограды, и ограда, и подсобные строения перед самыми оконными проемами, и колонны в коридоре, у главного входа. Сердце, почувствовал Андрей, остановилось, оно уже не отсчитывало секунды. Все у него опустилось внутри.

В темноте из-за тополей сверкнули огоньки выстрелов. С разных сторон затрещали автоматы.

— Пилипенко! Пулемет! Все на свои боевые места!

За дверью, из глубины ночного мрака послышался шорох и глухой, надсадный голос:

— Я… я… Данила…

Данила вполз в коридор, еле поднялся на колени, сказал:

— Накрылись…

— Семен? — Ни нотки надежды в сдавленном голосе Андрея.

— Подорвал себя. Гранатой. — Данила все еще стоял на коленях, не хватало сил встать на внезапно отяжелевшие ноги. Он трудно дышал. Дозорного я приколол. — Вобрал воздух. — Кинжал и остался в ем. — Выпустил воздух. — Крик, сволочь, поднял. — Опять перевел дыхание. — А тут фрицы!.. — Он задыхался. — Я было на помощь политруку, — остановился, умолк. — А политрук: «Назад! Предупреди!» И ахнул гранату там, где стоял. Он свалился. И гитлеровцев повалилось сколько! Вспых такой был, все я видел. Я отползать…

— Парты! Парты! — И Андрей кинулся вместе с другими нагромождать парты у двери. Данила поднялся, шатаясь, тоже подталкивал парты к входу.

На дворе — крики, кто-то что-то приказывал. Застучали немецкие автоматы. В оконные переплеты ринулись трассирующие пули.

Ад начинался сызнова.

Глава шестнадцатая

1

Потом немцы притихли. Раза два выкрикнули:

— Рус! Дуррак… Бросай. Выходи!..

Все стихло.

Было слишком тихо — ни говора, ни шагов, ни ветра в коридоре с расщепленными рамами. Недобрая тишина, все в ней настораживало. У проемов окон в продольных стенах и в торцовых, возле главного входа, как и у черных ходов, навалены парты, только щели оставлены, вести чтоб огонь. Люди на месте. Сон не вывалил бы у них оружие из рук…

Андрей находился на той грани усталости, за которой возможна только смерть. Даже автомат на плече — тяжесть, граната на ремне — тяжесть. И голова тяжелая, ее не удержать на плечах, она и склонялась на грудь. Но спать уже не хотелось. Пить тоже.