Синие берега

«Утром кончатся патроны, кончатся гранаты, умрут раненые, которые сейчас еще как-то в состоянии стрелять, и всё», — размышлял Андрей.

— До темноты продержимся. — В этом он не сомневался. — Давай наверх. А я тут…

Андрей вошел в класс, седьмой «Б».

— Пиль.

— Я. — Тон Пилипенко огорченный. — Лент уже в обрез. Верно, товарищ лейтенант, трохи погорячился. По моей горячности, мне, должно, не воевать, а по Дерибасовской с девками шаландаться.

— Ладно. Одно другому не мешает.

— А плечо дергает, трясця его матери, — почти равнодушно сказал Пилипенко. — Как перевязала, так и пошло. Перевязывать бы не надо.

— Пиль. Время от времени пускай очередь. Для острастки.

Андрей снова вышел в коридор. Темнота, прочная, густая, заполняла все, и он медленно пробирался сквозь нее. Он услышал голос Петруся Бульбы:

— Патроны кончились. Сянский! Мотай за патронами.

— А у кого взять?

— А все равно. У кого возьмешь, у того и взять.

Сянский уже в конце коридора, возле Данилы.

— Патроны? — по привычке проворчал Данила. — Кому? Бульбе? А! вспомнил, что у Петруся Бульбы автомат, тот, что Пилипенко и Вано отобрали у гауптмана возле домика дорожного мастера. — На! Бери. Рассыпные. Сам магазин набьешь. Мне б, голуба, за патроны подымить принес. Махры… Данила чуть высунул кончик языка и, жмурясь, мысленно склеивал свернутую цигарку. — Одну б затяжку… А то, хоч пуля, хоч бомба, а усну.

И верно, сколько люди уже без сна. — Андрей не двигался с места. Короткая передышка минувшей ночью в лесной сторожке, и только. Он и сам чувствовал, что тело наполовину убито, оно не в состоянии выполнить то, что приказывает сознание, оно требует воды, требует хлеба, требует сна, особенно сна.

Глаза Андрея смежились, на несколько секунд все выключилось, школа тоже, он рухнул в пустоту. Он открыл глаза, и понял, что спал несколько секунд. Его разбудила жажда. Ему давно хотелось пить. Очень хотелось пить. Все в нем высохло. Он знал, жажда терзала всех. Оба бачка — в коридоре и в комнате Романа Харитоновича — пусты. И фляги пусты. Он вспомнил, пуля пробила флягу на боку Петруся Бульбы, и Петрусь жадно приложил ее к губам, пальцами прижал дырки, чтоб и капля не стекла на пол. Андрей опять прикрыл глаза, вместе с Петрусем высасывал сейчас из пробитой пулей фляги каплю за каплей. Он ощутил прохладный, живительный вкус воды и втягивал, втягивал ее в себя, она не утоляла жажды — пить бы, пить, без передышки, без конца. Очень хотелось пить. Он чуть не застонал.

Он стал думать о том, как будет выбираться отсюда. Ясности не было. Сильное желание, чтоб это произошло, вызывало надежды, и он видел себя уже за пределами школы. В голове был лес, тот, что за школой, большой, спасительный лес, и родники, прежде всего родники, родники, полные булькающей воды, и огороды у околиц селения, где можно выбрать картошку, свеклу, морковь, петрушку, что угодно, лишь бы грызть…

Легкий стон Вано вывел Андрея из состояния какой-то отрешенности от реального. Он стоял у колонны, позади Петруся Бульбы и Вано.

— Вано, дружище, — нашел Андрей в темноте его плечо. — Держись, а?

— Хочешь — не хочешь, слушай, а держись. — Голос Вано рваный, осекающийся.

— Вано, дружище… — Что еще сказать? Андрей не знал, что сказать. Что можно в его положении сказать? — Вано, мне очень тяжело, — вырвалось. И странно, сказав это, он почувствовал небольшое облегчение, будто именно эти слова и мешали ему, и угнетали, и лишали сил, и он освободился от них. — Не все потеряно, Вано. Обведем немцев, выберемся отсюда.

— Лейтенант! Андрей! — Андрей повернулся на зов. Семен искал его.

— Я!

Андрей услышал, Семен подошел.

— Ни черта не видно, — негромко сердился Семен. — Послушай, Андрей, немцы притихли, наверное, укрылись где-нибудь, дрыхнут.

— Дрыхнут? Возможно. Так работа какая же была у них! Измотались. Сил-то надо набраться на утро.

— Нам не о них заботиться, — о себе.

— Забочусь, Семен: стреляю. Пока есть чем стрелять. А когда не будет, тогда…

— Тогда будет поздно. Надо что-то предпринимать.

Если б знал Андрей, что предпринять!

И, словно отвечая на мысль Андрея, Семен сказал:

— В нашем положении — вечер утра мудреней. Пока немцы дрыхнут или что, будем выбираться. Давай так: я выхожу первым. Вместе с кем? С Данилой, скажем. Ждете минут десять. Если обойдется спокойно, осторожно выбираетесь. И — к лесу. Ничего другого не вижу. Надо рискнуть. Может, и получится.

Андрей молчал, думал.

— Уж дозор немцы непременно оставили, — произнес наконец. Наткнешься на него, и — переполох. Опять начнется пальба.

— Дозор! Ну да. Дозор оставили. Не взвод, не отделение же. А у Данилы кинжал. Одного если, уберем запросто. А если двое, свалим и второго.

— Гладко, — вздохнул Андрей.

— Какое там — гладко!

— А если отвлечь немцев огнем с другой, противоположной стороны школы?

— Давай втихую.

— Попробуем. Роман Харитонович!

Неторопливые, шаркающие шаги.

— Слушаю вас.

— Будем уходить, — сказал Андрей.

— Надеюсь, и я с вами?

— Да.

— Слушаю вас.

— Посоветуйте, через какой ход? Правый? Левый? И куда подаваться, когда выйдем за порог.

В тишине слышалось дыхание Романа Харитоновича.