Синие берега

На них надвигались холодные фары машин. Глухие огоньки неслись быстро, быстрее тех, что уже промелькнули. Отсюда, с поворота, видно было — большая колонна машин двигалась к переправе. Значит, еще не все выбрались из города, — подумал Семен. Часы показывали — двадцать пять минут второго. Так по времени и выходит. Рассчитано. Переправу же снимать через час. «Двадцать минут назад немцев в городе еще не было, — помнились слова старшины. — Счет идет уже на минуты…»

По дороге, шурша опавшими листьями, пробежал ветер.

— Пошли, ребята.

Они шли к мосту, туда, за переправу, где в ожидании сигнала лежали в окопчиках подрывники.

Впереди опять ступал Никита. Теперь, слышал Семен, в его шагах уже не было твердости.

Глава седьмая

1

Напряженное ожидание действий противника вконец истомило Андрея.

Раньше он не поверил бы, что минута — это долго, очень долго, так долго — можно успеть всю жизнь вспомнить. А еще столько до взрыва переправы. Он старался заполнить время, отвлечься от ожидания, и то связывался со взводными, хоть приказания на разные случаи уже отдал, то в который раз просматривал по карте маршрут к высоте сто восемьдесят три, то шел к пулеметчикам, словно забыл, что совсем недавно был у них. Тревога, как и радость и все другое, понимал он, была в нем самом, вещи и обстоятельства лишь пробуждали ее. Как-то, вспомнилось, противник атаковал его батальон, он тогда не испугался, не кинулся прочь, просто не думал об опасности, думал о том, что надо держать оборону и ни с места, и деловито действовал, и отбил атаку. Не паниковать, не паниковать, это очень важно на войне.

Андрей выбрался из березового колка, он проверил боевое охранение и возвращался к себе на командный пункт. Колок, белый, отчетливо проступал в темноте, и, наверное, у немцев на прицеле. Скорее отделиться от него и войти во мрак. Он убыстрил шаги. С боевым охранением в порядке, размышлял он. — По всей линии обороны как будто в порядке. Двадцать пять минут обходил он участок, — не отрывал глаз от стрелок, словно сомневался, не остановились ли. Он часто, слишком часто взглядывал на часы, хоть и сдерживал себя: пусть пройдет еще немного, но он торопил время, охваченный неослабным нетерпеньем, он торопил время. Стало на двадцать пять минут меньше. На двадцать пять минут меньше ждать.

До командного пункта осталось шагов двести. Тихо. Тихо, удивительно тихо. Ночь, полная звезд и снов. И разведчики донесли: ни моторов, ни голосов не слышали, пока пробирались они туда и обратно. «Мертво», сказал Капитонов.

«Либо здорово замаскировались немцы, либо в самом деле после нашей вчерашней контратаки передвинулись куда-то. А, может, тут что-то другое, что-то похуже?..» Тревоги одолевали Андрея, тревоги, вызванные мрачными предположениями. Он неуверенно сопротивлялся им. «А что, собственно, похуже? Что бы ни было, все хуже. И — ничего!..» Ладно, он не будет строить догадок. Догадки, как назло, не успокаивали, они пугали. А страх штука сильная, и его надо одолеть. Его надо одолеть, чтобы самому стать сильнее. Ладно, он попробует думать о другом, о чем угодно, но о другом. В конце концов, то, что должно произойти, произойдет, и он встретит непреложное с достоинством, как сможет. Вспомнился разговор с комбатом после одного ожесточенного боя. На войне, хочешь — не хочешь, а будешь храбрым, сказал Андрей, и в этом гражданский долг чудесно совпадает с инстинктом самосохранения — быть трусом просто неблагоразумно. «То есть, слепая храбрость? — с недовольным удивлением произнес комбат. — Нет, старик, нет. Такая храбрость унижает». Пусть слепая, пусть не слепая, — он выполнит поставленную комбатом задачу.

«Мертво», — сказал Капитонов. И верно, мертво. Но относилось это уже не к возможным подвохам противника. В тишине угадывал он спокойствие, с которым улегся на миллионах постелей далекий отсюда мир, выключив электрический свет в миллионах домов и кинувший перед закрытыми глазами миллионов людей, ставших счастливо-беспомощными, видения без начала, без конца, неожиданные и в то же время совсем обыкновенные, и, словно продолжалась знакомая жизнь, люди чему-то радовались, чего-то пугались, спешили куда-то, что-то делали, без какого-нибудь смысла порой, так только, чтоб и во сне действовать, как и положено живым… Андрей любил эти облегченные часы жизни — он и все сущее, окружавшее его, расходились в стороны, и лишь смутное подобие действительности сохранялось в утомленном сознании. Сейчас ему не спалось. Он и раньше, случалось, бессонно встречал такие тихие, глубокие ночи, когда ветер не в состоянии и листья на деревьях шелохнуть, когда жизнь отдыхает от всего, от дневных дел и забот, от тревог, движения, желаний, и не думалось ни о чем, только дышалось, только дышалось, медленно, неторопливо.