Синие берега

Между человеком и тем, что ему противостоит, всегда есть что-то есть люди, есть улицы, дома, деревья, лощины, дороги, есть облака, свет, подумалось Андрею, — сейчас между ним и противником только и была тяжелая, все прикрывшая темнота. Ничего не видно, самой земли не было. Его охватило гнетущее ощущение повсеместной необитаемости. И не верилось, что где-то ходит боевое охранение, сидят и лежат люди в окопах. И вдруг почудилось, что ничего нигде нет, и война тоже лишь видение во сне, странное и бессмысленное, ненароком возникшее в ночи. И еще показалось, что тысячелетия стоит, как мертвая, эта ночь, она далеко ушла от сумерек и, похоже, никогда не дойдет до рассвета, и все в ней неподвижно, и небо, и воздух… И дремлет все. Сон не может отсюда уйти, слишком темно и слишком спокойно. Звезды стали крупнее и ярче, и светили как раз над дорогой к высоте сто восемьдесят три. Чуть слышно тронулись под слабым ветром сосны, и хвойный дух дошел до окопов. Неужели в такую ночь может произойти что-нибудь плохое?

Война и эта тихая ночь жили рядом, не соприкасаясь. Андрей попеременно находился то тут, то там, но больше, пожалуй, все-таки в тихом мире. И с огорчением выбирался из него, возвращался в действительность, удивленный, что мог хоть на мгновенье уйти из нее. Там, немного дальше сторожки, — пусто, комбат ушел, на другом берегу реки уже не было своих пушек, и Андрей остро почувствовал, что остался один. Мысль о пушках задержалась. «Батарея ушла», — почти жалобно подумал он. Пехотинец еще больше, чем сами артиллеристы, понимает, что такое батарея позади него. Только пехотинец знает в полной мере, что значит артиллерия за спиной. Рота, неполная рота, стояла теперь против немецкой армии, наступавшей на переправу.

Он ловил себя на том, что все время надеялся на какой-нибудь просчет противника, и подойдет назначенный срок — и Андрей сделает то, что приказано сделать, сделает и рванет на левый берег. Если удастся. И напрасно комбат переживал, ставя ему эту задачу. Андрей видел, тот переживал. В эти часы мысль о невозможности без боя оторваться от противника слишком часто овладевала его сознанием. Раскис, значит? Не верит в себя? Не убежден, что выстоит? Рота еще повоюет, рота еще повоюет!

«Солдатом становятся без радости, — подумалось, — тело человека сотворено не для того, чтоб его дырявили пули. И разве надо это доказывать? Все дело в том, ради чего мы стали солдатами. Мы хотим того, чего нельзя не хотеть: прогнать с нашей земли тех, кто не родился, не вырос на ней, а пришел управлять ею и нами. Что может быть справедливей, если мы даже убьем их всех?»

Он снова стал думать о различных вариантах атаки, которую может предпринять противник. Ничто новое не возникало.

Так и оставалось: главный удар противник, следует ожидать, нанесет по первому взводу — на самом танкоопасном участке роты. Конечно, может и по-иному случиться, все может случиться. А пока — Рябов. Все, что мог, Андрей передал Рябову, у него и пулеметов больше, чем у Вано и у Володи Яковлева, и бойцов больше. Не много, но больше.

Рябова было Андрею особенно жаль. И не потому, что знал его дольше, чем других взводных и бойцов, — ничто их близко не связывало. Нет, сержант Рябов, колхозный тракторист, появился в роте недавно. Андрею было известно, что у Рябова трое маленьких детей — девочки, они остались на руках жены, больной. Хоть бы он уцелел, если кому-нибудь суждено в сегодняшнюю ночь уцелеть.

Андрей добрался до блиндажа.

— Рябова.

Кирюшкин повертел ручку телефонного аппарата.

— Я! — отрывистый голос Рябова — на весь блиндаж. Будто стоял рядом. «Ну и мембрана! И к уху трубку прикладывать не надо», — хмыкнул Андрей.

— Что скажешь? — как можно спокойней произнес он. — Нормально, говоришь? Ладно. Держись, все хорошо будет. Ну вот, и ты так полагаешь. Значит, все действительно будет хорошо. — Он услышал, что коротко засмеялся.

Может, и в самом деле все будет хорошо…

«Вряд ли. Вряд ли, — грустно покачал головой. — Даже нет, определенно нет». Андрей услышал, что вздохнул. «Кончать надо думать об этом. Надо думать только о том, как дольше задержать противника на этом берегу и вовремя взорвать мост. А не внушать себе разные страхи. Страх не отменит приказа. Приказ остается в силе, если и кажется невыполнимым. Приказ на войне предполагает, что все выполнимо. — Он это уже знает, как и многое другое уже знает. — Конечно, выполнимо, раз приказ предусматривает и смерть твою. Если потребуется. На войне, считай, всегда требуется твоя смерть. И с этим ничего не поделать. Но давай думать не о смерти. О приказе давай думать. И о том, как, выполнив приказ, перебраться на тот берег. И оставить противника с носом. Поторчит пусть у взорванной переправы…»

Ладно!

Андрей связался со вторым взводом, с Вано.

— Как у тебя?

— Порядок, — довольно бодро откликнулся Вано. — Порядок. В карты вот дуемся, в «дурачка».

«Весь Вано в этом», — улыбнулся Андрей. И в тон ему:

— Плохо командуешь, товарищ Вано. Гитлер вон как командует, а только ефрейтор. А ты сержант…