Синие берега

Он прислушался, мины гулко шлепались в расположении первого взвода. «Половина бойцов вышла из строя, — слова Рябова, как заноза, застряли в голове. — Пустил минометы. Половина не половина, а серьезные потери непременно. Но минометы следовало ожидать». Стало ясно: на первый взвод обрушился основной удар. По открытому лугу и пойдут танки: и вот, минометы — именно здесь стараются немцы выбить как можно больше противостоящей им живой силы. Опрокинув Рябова, рассчитывают, видимо, развернуться и с тыла левым флангом смять Вано, а правым выскочить на переправу.

Такой ход противника предполагал и комбат, когда ставил Андрею задачу. Но тогда это было предположение, одно из многих. А сейчас противник обнажает свое намерение. А может, попытка запутать? Едва ли. Во всяком случае, такое решение немцев логично. Потому-то комбату это и пришло в голову. И ему, Андрею, тоже.

И он уже видел: танки идут на Рябова, пехота нажимает на Вано, а сил в роте так мало! Что предпринять? Вот сейчас, сию минуту? Только минутами, даже секундами располагает он, надо быстро принимать верные, спасительные решения, иначе — все, конец, гибель.

Мины продолжали рваться у окопов первого взвода, слышал Андрей. Потом услышал, как мина, и еще одна, рассыпались неподалеку. Он присел на корточки. У самых ног шлепнулся осколок. Он почувствовал солоноватый вкус слюны, набравшейся во рту, и не мог продохнуть. Он оперся ладонью о дно окопа, чтоб подняться. Ладонь ощутила упавший в окоп осколок мины, еще горячий, зазубренный. Андрей подержал осколок в руке, выбросил за бруствер. Он проглотил наконец слюну и только после этого смог заговорить.

— Писарев, выбирайся в первый взвод! Там скоро заварится каша. Это уже ясно. Если у взвода такие потери, как донес Рябов, то надо что-то предпринимать. Но — что?.. — прозвучало почти растерянно. — У Вано брать некого. Володя Яковлев сам едва продержится. Беги к Рябову. Разберись. И оставайся до переправы.

Андрей обнял Писарева, и тот почувствовал, как дрожали на его спине руки ротного.

— Ну, до встречи, дружище, на том берегу.

Не оборачиваясь, может быть, слишком медленно, нетвердо шагнул Писарев по ходу сообщения. Андрей смотрел ему вслед, Писарев уже пропал, словно его и не было здесь никогда. Андрей все смотрел, смотрел…

Он потерял нить: о чем думал? Никак не держится в памяти даже то, что было минуту назад. Только это, только то, что происходит сейчас вот: пули свистят, осколки свистят, земля горячая вверх летит и грозно осыпается на голову…

Слева разорвались три мины, одновременно, без пауз, будто догоняли друг друга и догнали. Разорвались, показалось, перед самыми окопами, даже в окопах, потому так показалось, что тугая волна воздуха ударила в лицо. Андрей весь сжался: «Скверно. Хочет минами искромсать нас…»

Полминуты, минута, полторы — выжидал Андрей еще разрывов.

Дым рассеялся, и опять пробился ночной еловый дух. И тут только Андрей заметил, что все стихло. По всей линии обороны прекратился обстрел — ни одного разрыва нигде, недоверчиво вслушивался и всматривался он. Все, определенно все.

Андрей не отрывал глаз от запястья левой руки — лучики стрелок лежали на циферблате часов, и в сгущенном мраке только они и виделись: час пятьдесят девять. «Пять минут долбал…»

4

Рябов в сердцах положил трубку полевого телефона. Кого успокаивал ротный, самого себя или его, Рябова? Потери-то какие! В первые же минуты…

Только что, сообщили Рябову, мины накрыли отделение Юхим-Юхимыча и бронебойку, выдвинутую перед окопами на случай, если танки пойдут напрямик. Юхим-Юхимыч убит, сообщили, все отделение убито, все трое, и оба бронебойщика убиты. Приполз связной и сказал, что тяжело ранен пулеметчик Василий Руденко. И еще, наверное, есть раненые и убитые. «И — не паникуй!.. Это мне сказал ротный, — скривил губы. — А пошел он! Разве удержать оборону, если немец по-настоящему двинется на меня?.. Амба!..» Он закинул руки за спину, соединил пальцы, и пальцы хрустнули. Он думал о том, что во взводе осталось тридцать два бойца. И тридцать два бойца должны сдержать весь натиск противника. Ничего, кроме этого, не воспринимало смятенное сознание. «Разве удержаться? Амба! Амба!..» Он потирал лоб, словно стало больно от этой мысли.

Но удержаться надо. Удержаться придется. Даже ценой жизни. Пусть на полчаса, на сколько сможет. Тут, далеко от родной подмосковной деревни Малинки, где остались его жена с дочурками, защищает он дом их, и надежды их, и поле, которое вспахал и засеял, а теперь на нем убирают хлеба. Плохо же защищает, но что поделать, если самолетов наших мало и танков мало. Он просился в танковую часть — тракторист же, а послали в пехоту. Поначалу это сердило его, потом привык, был даже доволен: не один на поле боя, целая цепь рядом бежит, матерится, кричит «ура», и залегает, и поднимается, и опять бежит…