Синие берега

Должно быть, рукой махнул, представил себе Рябов. Жестом, одним и тем же, Пилипенко откликался на все. И когда радовался, и когда огорчался, и ругался когда, он неизменно взмахивал рукой, как отрубал.

— Исполнять. Немедленно!

Рябов побежал дальше по траншее.

Он бежал, не пригибаясь, и поверх бруствера всматривался в черный мрак неба. Огонь противника заметно ослабел, это не ускользнуло от внимания Рябова, потом стрельба и вовсе прекратилась. Его остановил сухой голос.

— Поломает он, гад, зубы об нас.

Говорил бронебойщик Рыбальский, Илюша Рыбальский, узнал Рябов голос.

— Не поломает, шею нам поломает… — вскинулся жиденький тенорок. Если бой, то обязательно отступать. Да, да. Бой — обязательно драпать. Сам знаешь…

«Это Сянский…» Сянский был Рябову неприятен. Малорослый, толстоватый, с выпуклыми, как у пышной женщины, вздрагивавшими бедрами, ходил он вразвалку; голову обычно склонял набок и просительно и настороженно смотрел томными, скорбными глазами. «Видите же, меня нельзя обижать», — говорил его обезоруживающий взгляд. Мясистый нос с миндалевидным вырезом ноздрей, казалось, все время к чему-то принюхивался. Пухлые губы приоткрывали маленькие зубы, острые, частые, как у зверька. Ни у кого, во всем полку, даже у медсестры, не было такого размера ноги, как у него, Сянского, тридцать четвертый номер, что ли… Когда рота отходила, бежал он проворней всех, впереди всех, и это вызывало скорее удивление, чем осуждение: с крохотными ножками так бежать!

— Драпаем и драпаем… — с неискренним сожалением продолжал Сянский.

— Помолчи, — сердито попросил Рыбальский.

— На большее мы и не способны, — не унимался пискливый голосок Сянского. — Только драпать.

— Помолчи! — резко и решительно повторил Рыбальский.

— А молчать чего?

— Перестань, говорю, трепаться. Я же знаю, от страха треплешься. Заткнись! По мордам смажу.

— Ты мне рот не затыкай. Тоже мне храбрец. Говорю тебе, мы никогда и не узнаем, что значит наступать…

— Узнаем. А пока здесь накостыляем ему шею как следует и оторвемся…

— А и оторвемся если?

— Пошел ты…

Рябов постоял еще несколько секунд.

— А и оторвемся, — потерянный лепет Сянского, — а потом?

— Потом? Потом, что генералы прикажут.

— А вот такое генералы видят? А? Видят, я тебя спрашиваю?

— Генералы такие ж солдаты, как и мы, — хмуро обрезал Рыбальский.

— А-а. Такие же, — язвительно согласился Сянский. — Но лежат они в кроватях, а не в окопах, и от переднего края на сто километров дальше, чем мы.

— Ну, знаешь! — укорительно произнес Рыбальский. — Ну, знаешь. Если и генералам быть тут, то вся война топтаться будет на этом пятачке. А немцы тем временем на Москву пойдут.

— На Москву и идут, — продолжал Сянский тем же тоном, но придал ему оттенок огорченности и осуждения: допустили же до этого! Он умолк. Должно быть, тоже вслушивался в наступившую тишину. — Ну, пострелял, попугал и хватит, — просительно произнес, как бы обращаясь к немцам. Потом — к Рыбальскому: — Скорей бы мотать отсюда. Кашу сделает из нас…

— А ну! А ну, отваливай. А то за бруствер выкину!

«И выкинет!» — подумал Рябов. Он знал Рыбальского довольно долго, месяца полтора, он дал ему рекомендацию для вступления в партию. И три дня назад на партийном собрании его приняли.

— А что… я ничего… я ничего… За что будешь меня выкидывать?..

Рябов ощутил неприязнь к Сянскому. Он представил себе: склоненная набок голова, скорбные глаза… Что в них, в этих постоянно просительных глазах? Желание вызвать к себе сочувствие? У мужества один соперник трусость, соперник не шуточный, и Сянский сделал выбор. Он боялся всего, тишины, снарядных разрывов, тьмы и ракет, самолетов в небе, нарядов в караул, даже своей винтовки боялся. «Повоюй с таким дерьмом», — злился Рябов.

— Сянский!

Не отозвался.

— Сянский!

— А?.. — Голос упавший, заискивающий. — В чем дело?

Рябову показалось, что видит, как тот мелко суетится. Захотелось ударить его, вот так, с размаху. Но, сдерживая порыв, гаркнул:

— Отвечаешь как? — дал Рябов волю своему раздражению. — Ты где, на именинах или на войне? Научу отзываться моментально!

— Я!.. — оробело выкрикнул Сянский, поправляя себя. — Я!.. — Теперь страдальческий тон выдавал его боязнь перед возможным приказанием командира.

— Рыбальский!

— Я!

— К соснам! Оба. Ты и Сянский. К бронебойке!

— Ясно, товарищ сержант.

Рыбальский побежал по ходу сообщения, потом раздались короткие, плетущиеся шаги Сянского. «Ей-богу, прибить бы такого… Гнида!»

Рябов вернулся на свое место.

5

Рыбальский влез в окоп. Рукой нашарил впотьмах площадку. Опрокинутое противотанковое ружье торчало сошками кверху. Рыбальский наощупь поставил его на сошки.

Бережно, будто это был живой, но больной человек, отодвинул он убитого бронебойщика и лег на его место, рядом с ним.

— Ложись, — отрывисто сказал Сянскому.