Синие горы

А Стёпка пока и не знал, что потерялся. Поднявшись на гребень поросшей сосной сопочки, увидел нетронутый кружок рыжиков. Складешком, как взрослые учили, срезал аккуратно, сразу плотно укрыв грибами дно пластикового лёгкого ведёрка. А рыжики как будто дразнились: приподняв свои кепчонки, задирали краешек хвойного покрывала: вот, мол, мы где. Срезая крепенькое колёсико одно за другим, радовался Стёпка. Молодая сосновая поросль надёжно прятала рыжие семейства, но Стёпке с его ростом как раз было впору пролезть под сосновыми навесами, у самых корней. Попадались и коричневые маслята, но он их не брал, берёг место под рыжики. Вот удивятся отец и мамка, когда увидят его ведро. Спустился ниже, и ведёрко быстро стало наполняться. Вверху лес гудит от ветра, а внизу тишина, благодать. Насобирал ведёрко, подался в сторону, откуда пришёл. Туда-сюда повертелся — горелых сосен, откуда поднялся на сопку, и не видно. Но благо, что запомнил, как отец учил выходить к речке, если заплутал. Покрутил головушкой — и к реке, что с сопки видна была. Пока добрался, солнце уж с зенита спускаться стало. Шёл вниз по течению, как и наказывал когда-то отец. Комары надоедают, лицо саднит, исцарапался весь. Есть хочется, а еды с собой никакой нет. Шипишка по берегу ещё неспелая.

Сереть уж начало, стих ветер, только с реки тянуло холодком. А он всё пробирался и пробирался через кусты, стараясь не терять из виду берег. Грибы давно высыпал, а потом и ведёрко бросил: несподручно, за ветки цепляется. Так и дошёл до летней дойки. Доярки уже садились на машину, собираясь домой. Удивились, глядя на неместного парнишку.

— Ты чей будешь, орёлик? Ой, прицарапался весь! Комары посъели!

— С Новопавловки я. Семёнов. Папка мой на «скорой» ездит, — только и высказал пацан да и разревелся со всей моченьки, хоть и не хотел.

— Моя ты! Как тебя суда-то занесло?

— Грыбы собирал, — всхлипывая, сказал Стёпка.

Водитель подал парнишку на кузов, доярки подхватили. Потом крикнули пастухам, попросили еды. Кто-то принёс из бытовки кружку чая, калач, сахар кусочками. Загудел ЗИЛ — поехали в деревню. Прижался Стёпка к мягким, тёплым дояркам, калач с сахаром съел, чаем больше облился, чем выпил, но повеселел. А переживания не отпускают: как там мама с папкой? Обыскались, наверное… Сразу на въезде в село остановились доярки у конторы и позвонили в соседнюю Новопавловку. По берегу — километров шесть, а кругом — больше десятка. Пока доберутся за беглецом, стемнеет. Да и переживают там, наверное, рассудили доярки.

Забрала Стёпку домой одна из доярок, живущая с краю села, как и договорились с заведующей почтой из Новопавловки. Там уж вся деревня на поиски уходила.

Дождался Стёпка отца. Тот мигом примчался на «жигулях», с заплаканными Наташкой и мамой на заднем сиденье. Стёпка голову опустил, думал, ругаться будут. Но его так взялись тискать и целовать, едва оттёр потом щеки.

Уже сев в «жигули», покаялся: «А ведро-то я потерял! И рыжиков целое ведро пришлось высыпать»…

Рассмеялись родители облегчённо и покатили скорей домой.

А в 2000 году был дочкин выпускной. Шла последняя линейка, вручение аттестатов. У Наташи всего одна четвёрка, остальные пятёрки. Мужики сидели на стадионе, степенно покуривали, а выпускники и мамаши отправились в школу, сюрприз какой-то подготовили для учителей.

В это время к скамейкам на стадионе подошла незнакомая худая женщина в неопрятном сарафане и черной бейсболке, почти закрывавшей лицо. Сарафан был неуместно ярким для испитого обличья, больше девчонке какой бы пошёл. Василий сидел на скамейке в последнем ряду и всмотрелся в подошедшую. Она явно была неместной. А потом по каким-то смутно знакомым жестам и по приметной горделивой посадке головы узнал в ней давнюю подругу, с которой ещё до армии месяца три в любовь поиграли. Он тогда в райцентре на шофёра учился, а она после кооперативного техникума практику проходила. Потом разбежались, да и забылось. Ни она ему не писала, ни он. Была она, к слову сказать, из соседнего со Сретенкой села. Марина, кажется, звали.

— Маринка? Ты? Или обознался?

— Маринка, Маринка, — хрипловатым баском, больше похожим на мужской, ответила. — Я думала, не узнаешь. Это вашу награждали за хорошую учёбу?

— Нашу, — с гордостью ответил он.

— Нашу… — горько хмыкнула она. — Нашему бы, Васёк, уж 23 года было, да не уберегла.

— А что с твоим случилось? — переспросил он.

— С нашим, — уточнила она, глядя прямо в глаза. — Посиделки-то перед твоей армией сыночком закончились. Ты в армию, а я рожать. От греха подальше замуж выскочила. Пил он, колотил меня. А Серёжка, сынок твой, утонул в три года.

Синее июньское небо вмиг стало чёрным. Показалось Василию, что он оглох и онемел от новости, от этого продолжения их с Маринкой давней, вроде безобидной истории. Представился ясно этот неведомый ему сынок, неживой, лежащий на траве, вокруг которого толпятся люди. И так стало страшно и пусто, хоть кругом крутился народ.