Синие горы

— Я потом разбежалась с первым-то, да и… Нарожала ещё двоих. Вы вот их и забрали, — сгорбилась она на скамейке. Черная тень от бейсболки закрывала глаза, сухая в частых морщинах кожа обтянула скулы. И весь её вид был таким чужим, таким непраздничным и неуместным на этом праздничном стадионе.

— Кто тебе сказал, — даже охрип Василий от всего услышанного, — что они здесь?

— Про вас-то? Какая разница, кто. Приезжали тогда вы дочу искать, вас там, в Сретенке, видели и запомнили, срисовали. Да и кое-кто из шоферов знает тебя.

Василий попытался проглотить крепкий комок, вставший поперёк горла, и не мог.

— Не дёргайся ты — не заберу. Некуда мне их везти. Мать я давно похоронила. Дом наш — и тот разобрали. Безнадёга… По забегаловкам на трассе работаю. Пойду, не хочу показываться Наташке. Узнает, переживать будет, жалеть… А ты расти их. Береги! Раз Серёгу нашего не сберегли. Понял?

Оглянулась ещё раз на него и со слезами в голосе ещё раз хрипло выдохнула:

— Понял?

Василий в ответ молча кивнул.

А она поднялась и пошла, выпрямляя спину. По пути выбросила бейсболку, взяв её за козырёк и ловко запустив в палисадник. А потом опять сгорбилась и пропала за тополями и черёмухой в школьной аллее.

Раздавленный, опустошённый, сидел Василий на скамейке. То, что только что произошло, казалось каким-то дурным сном, в котором не должно быть места его детям. Но там, в этом сне, оказывается, был и его сын Серёжа.

— Господии-и! Понял я… Понял, — глядел в небо Василий невидящими глазами и волю не мог дать чувствам. Сдавило что-то в груди, не отпускало.

А тут подбежали и Галя, и дочка, переодетые к концерту. И Стёпка на велике прикатил: опоздал к торжественной части. Затормошили отца, вручили аттестат и похвальный лист. Обнял сразу всех, чувствуя, что оттаивает внутри этот горький комок. Расцеловал всех крепко, слёз стараясь не показать, и подтолкнул к сцене:

— Идите уже, артистки. Мы с сынкой за вас болеть будем.

Царские врата

Славка из Дорошинска две вещи делал профессионально: пел и пил. И были эти вещи между собой неразрывно связаны. Пел с детства с бабками да тётками, под чьим попечением находился с малолетства. А те пели, потому что привычны были: избу моют — поют, огород пропалывают — поют, с сенокоса едут на кузове — опять поют. Это не касаясь праздников. А на праздники и вовсе песня, как чай из самовара, лилась и лилась.

Тётки эти, материны сестры, рано овдовели и вернулись к своей мамане в деревню, то есть к Славкиной бабушке. И там, где другие материться учились, Славка выучился петь. Лет с десяти, пожалуй, заявил, мол, песни всё время в голове складываются.

После школы в училище культуры выучился, в своё село вернулся. И быть бы ему человеком, да приучился в городе выпивать в студенческой компании.

Вернувшись в село, стал работать в местном клубе художественным руководителем сельского ансамбля и разных кружков. Заводной, весёлый. Хоть и росту небольшого, а заиграет — и кажется, что краше его нет. Баян слова выговаривает, не мелодию. Девчата вокруг вились, но он приметил ещё во время учёбы в училище Ларису. В первый отпуск съездил за ней в город и привез в своё село. Девчонку приняли тут же в клуб, в библиотеку, благо старая работница как раз ушла на пенсию. Лариса Славкина, на первый взгляд, и не красавица, невысокая, но с такими беззащитными карими глазами, что в библиотеку даже народ почаще стал заходить, на глазищи её полюбоваться. Да и не только читатели, сам Славка раз пять до обеда забежит из своего кабинета в библиотеку на свою ненаглядную посмотреть.

Молодым специалистам выделили квартиру, и началась у Славки жизнь самостоятельная. Потому что ещё он профессионально умел делать детей: один за одним погодки Ленька и Таня, потом, спустя 8 лет, — белоголовый Шурик.

Только вот за этот десяток лет разладилось у Славки в семье. Как какой праздник или событие у земляков — зовут, потому что интереснее его никто праздники не проводил: и споёт, и спляшет. И на гармони, на которой уже никто в деревне не умеет играть, мастер. Даже на спор в верхонках играл. Играет так, что слёзы сами собой бегут. А праздник без застолья — не праздник. А застолье без рюмки, что справка без печати.

Помаленьку-потихоньку так втянулся, что сам потом праздники искал. А если не находил, так устраивал праздник на работе. Спрячет за стопкой журналов «В помощь клубному работнику» поллитровочку, — и весь день весел да распевен. Правда, характер стал портиться, ему слово — он пять поперёк. Дошло до того, что с завклубом подрался, колонки расколотил. Милицию вызывали, дело завели.

По первой судимости дали условно, да только к худому это привело. Решил, мол, поигрались и простили. Дома стало неприютно, без мужского догляда и ребятня растёт, и жена мыкается — дрова добывать некому. Всё через копеечку, а их у библиотекаря не так и много. А народ как будто не видит, и по-прежнему Славка — первый гость на гулянках. И снова наливают, наливают.