Синие горы

— Ганьку-то с фронту привезли месяца три назад, медсестра сопровождала. Думали все, что не жилец больше Ганька, но организма взяла своё — одыбал парнишка.

— Правда, новая нога не выросла, худо заживает: скриплю зубами по ночам, кручусь на постели. И эдак повернусь, и так — всё ноет да стреляет, — жаловался Ганька, поддымливая с Елисеем по очереди в приоткрытую топку.

— Ну, здорово, солдат! — Ганька разулыбался вышедшей к гостям Пашке, а та, обнявшись с ним, бережно усадила его снова на табурет:

— Здорово, здорово, служивый! Эх ты, родная солдатская душа! — приобняла его вихрастую голову. — Мам, чего ж не угощаете соседок?

Матрёна, спохватившись, стала приглашать женщин за стол:

— Угощайтесь, чем богаты, тем и рады.

Неторопно бабы двинулись к столу, но степенность порушила Рая: круто развернувшись у стола, запела частушку, пытаясь разношенными валенками выбить дроби в аккурат возле Ганькиной деревяшки:

Девочки, девчоночки,
Не будьте гордоватые,
Любите ранетых солдат,
Оне не виноватые!

За столом пробовали Матрёнину капустку. Робко брали по крошечному ломтю солдатского хлеба, нюхали. Заслезились глаза у солдаток Дарьи и Анны: «Настоящий хлебушко-батюшка… С нашим-то не сравнишь, с мёрзлой картошкой да с мякиной».

Налегали на ливер, который редко-редко перепадал от добытчиков фронтового пропитания. А Пашка ещё и угостила всех из санинструкторской фляжки. Задохнулись-заподкашливали бабёнки, сраженные солдатским лекарством. От повторного глотка отказались — порешили мужикам, которые не уместились вместе с ними, оставить на второй стол.

— Вот и радость нам нечаянная: солдаты пришли. За Победу, бабоньки, пусть поскорей приходит, — провозгласила тётка Дарья, бригадирша колхозная. — За солдатиков наших, Пашу и Ганьку! — Охнув от неожиданной крепости, скомандовала: — Надо нам Ганьку-то прикрепить за кем-то, а то уташшут в соседнюю деревню, там с мужиками совсем беда.

Вера, раскрасневшаяся от жара печки и от грамульки спирта, метнулась в запечку и неожиданно, даже для самой себя, обняла Ганьку:

— Я думаю, за мной его закрепим, — расхохоталась в самое его ухо, разгоревшееся от близости печи и ещё более опасной близости Веры.

— Да ты сдурела, чо ли? Ты ж его приспишь! Погляди, какая ты и какой Ганька! — аж подлетела с лавки Рая.

— А я его аккуратненько, в зыбочке держать буду, — озорно рассмеялась Верка. — В зыбке буду баюкать, валенки ему куплю!

— Всё б надсмехались, дядя Лисей. Никакой сурьёзности! — пытается сурово отвертеться от горячих Веркиных рук Ганька.

— Ганька! Да у ей сурьёзности эвон, целая запазуха, куда сурьёзней-то! — приобняла Верку Дарья, казавшаяся супротив крепкой девахи воробейкой.

— Ну да, Вера! Мы бы с тобой покрупней ребят с поля боя уволокли. Весу в тебе поболе, чем моего, — с грустью улыбнулась Пашка.

— Паша, доча. А ты приглядывалась к им, раненым? Наших-то там не видала? — заглядывая в глаза, спросила тётка Анна, с такой надеждой всматриваясь в Пашу, в её руки, будто уже видела там в них кого из своих мужиков.

— И правда, доча? У Анны-то трое там. Может, видела? — И все бабы подались лицами к Паше, цепляясь за каждое движение бровей, рук, глаз: только бы не пропустить весточку, которую она сообщит.

— Может, Паш, моего видела? — туда же встряла Рая-почтальонка.

— Не, миленькие мои. Если б кого видела! Это ж счастье-то какое — земляка своего увидать, — отвечала Пашка. Про то, что все раненые чаще всего в крови и не видать ни лиц, ни глаз, рассказывать не стала, чтоб не тушить те искорки, что горели в глазах у каждой соседки.

— А твой-то мужик — фронтовик? Воюет? Или дохтур?

— Да не муж он мне. — Пашка не стала кривить. — Земляк он наш. Из Читы. Вытащила из-под огня, собой закрыла. Под Прохоровкой это было. Слыхали, может? В июле сорок третьего. Меня тоже тогда ранили. Лечились вместе в госпитале, уж больше года назад. Жалел всё, что не он меня спасал, а я его. Говорит, не бабское это дело — война, дома я должна быть. Вот и списал нас, к дедушке с бабкой, подчистую, — улыбаясь, виновато оглядела всех в застолье.

— Поди, и женатый? — зазмеила и без того тонкими губами Рая.

— Женатый, — отрезала Пашка, не пряча глаз. Понимала, что в своей деревне этот вопрос зададут первым. Непривычно отрезала, по-мужицки. До войны тихонькая да мягкая была, как трава у берега.

— Вот какое тебе дело, а? Человек токо с дороги. А ты к ей в душу лезешь! — заступилась за Пашку Дарья.

— Вот-вот. Так вот медали и зарабатывают, — понимающе кивнула Рая. — Командирчик какой, при должности, женатый. Тут тебе и «Отвагу» на грудь и отпуск со списанием. Кому война, а кто коло чужого мужика под бочком полёживал.

— Помолчи! — как кнутом, стеганула Дарья.

— Ты мне, бригадир, не затыкай рот. Ишь, героиня приехала, с брюхом. Мы думаем, они там воюют, жилы тут рвём! — с каким-то остервенелым повизгиванием выкрикивала почтальонша. — А некоторые по чужим мужикам воюют.

— Ты-то рвёшь? — тут уж понесло Дарью, с малолетства света белого не видевшую из-за работы.