Синие горы

Усидеть после этого мама просто не могла. И если б я её не повезла, она бы эти восемьдесят километров просто пробежала, брякая ведрами. Приехали к тётке. Посидеть за столом, чинно почаевать — никакой силы нет. Обе аж все обутки под столом сшоркали — скорей им надо в ягоды. Братан подогнал свой грузовичок, уселись они в кузов шестьдесят шестого и довольнющие поехали за речку.

Ингода мелкая тот год была. Перебрались по перекату на ту сторону и ровнёхонькой дорогой под арками берёз двинулись к ключу. У ключа спешились, братан поехал дальше, на свой покос. А мы, брякая посудой в котомках, споро шагнули через покосную падь, изрытую дикими свиньями, к горе.

Ягодникам моим многие годы — на двоих почти 140 лет! Но про гипертонии мгновенно забыли, через чушачьи рытвины вперёд меня несутся. Глазами уже сопку справа и слева оббежали, хоть до неё ещё с полкилометра ладом. Тётя Нюра потоньше, попрогонистей, а мама за каждый лишний килограммчик сейчас себя, поди, материт. Пару раз то одна, то другая оступятся в мягкие рытвины, завалятся. С кряхтеньем встают, пересмеиваются:

— Видал, ходоки! Ишо и ягод не видали, уже заваливаемся, как кобылы старые! Каки теперь с нас ягодники…

А по глазам вижу: зря прибедняются, зря присбирывают — сейчас не удержишь ни одну, ни другую. В ягоды-то с обеими с малолетства ходила, помню, что никто их по лесу догнать не мог.

В падушку между сопок углубились. Красота кругом… Золотистые пуговки девятильника оторачивают лесные наряды. Оголили коленочки берёзы и осинки, колокольчики по самые эти коленки поднялись, щекочут ласково. Багульник болотный пьянит, голова сразу кругом. Цветы, трава на ключевинке — ковром, зубровка томительно пахнет, в детство запахом сенокосным манит — на покосе-то всегда ею пахло. Ноги во мху пружинят, вперёд нас вскачь несут.

Господи! Такой голубицы мы и вправду сроду не видели. Она была сплошным синим ковром: справа, слева, впереди, сзади. Сам-то, мой, нас, дурочек, изучил уж вдоль и поперёк, ступил в голубичную поляну, выбрал лесину повыше, рассупонился под ней, выдавив в пригоршни мазь от комаров. Намазался деловито, свернув с тропы, просто прилёг на бочок и начал собирать ягоду. Мы, как баранухи с пригона, — табунком вправо, влево. Остановились, начали брать. А ягоду даже трогать жалко: крупная, в сизом тумане. А уж сладкая! Не оторваться, если начал её пробовать.

Тёткины корявые руки мелькают привычно, как на дойке. Приглядываюсь: точно, движения доярки: обоими руками споро «выдаивает» ветки вокруг себя, незаметно перемещается правее и правее. Мама — то же самое. Только влево. Струйки ягод текут и текут в набирники. Вот уж первые литры ягоды аккуратно переливаются в ведра. Оханье по поводу невиданной голубицы утихает, разговор перетекает плавно в бытовое русло: «Сколь нынче скота поукрали, не приведи господь… Руки бы поотрывал по самую… опу етим ворюгам! Прямо чуть ли не в деревне застрелили три головы, стёгны вырубили и бросили, собаки бессовестные!»

Мирный разговор незаметно становится громче и громче — собеседницы отдалились друг от друга. Ещё пять-семь минут и — помалкивают. Обираю кружок под рукой, поднимаю голову — не видать ни одной, ни другой.

— Мам! Мам, мама-а-а-а!

— Каво надо? — издалека кричит.

Схватив свои посудины, бегу туда.

— Ой, но тут бравые ягоды! Да сладкий кружок! — восторгается мама. Припав на коленку, начинаю обирать рясный куст, второй рукой разминаю успевшую уже онеметь поясницу. Не успею толком перевести дыхание, маму как ветром понесло в другую сторону.

— Куда? Давай тут соберём! — пытаюсь протестовать.

— Давай-давай. — А сама уже за чепурильником не видна. Куда деваться! И я следом, так как в этих местах сроду не была, боюсь отстать. Мамино ведро стремительно, несмотря на быстрое перемещение от полянки к полянке, наполняется. Меньше часа не прошло — ведро полное. Плетёмся к выбранной нами лесине, где отаборились. Развязав котомки, достаем свободные посудины, набранную ягоду в ведре аккуратно платочками сверху обвязываем, по ходу дела выбирая запавшие на ходу веточки, шишечки и багуловые листочки.

— Глянь, Нюрка-то уж была! Ведро-то полнёхонько стоит! Это сколь же она обсвистала?! — удивляется мама посудине своей сестры.

Глотнув чаю с бутылки, снова углубляемся в ягоды. «Сам» пытается нас урезонить: «Не бегайте, берите тут!»

Но куда там! Удрали.

Возле сломанной поваленной лесины снова присели, натрапив[8] на рясный[9] кружок. Мама, устав, присмирела вроде надолго. Я тоже усаживаюсь поосновательней.

Кажется, весь мир соткан из тускловатой зелени голубичника и синевы ягод. Туманность с ягод с наступлением жары сходит, прячется у самых корней голубичника нежной прохладой. Звенящая тишина только усиливается звоном комарья, облюбовавшего свеженинку — нас, то есть.

Глаза смотрят на мир уже из-под порядком искусанных век, которые не особо хочется раскрывать. Сбоку на нас из-за чепуры налетает тётя Нюра. Семиминутная «сидячая» идиллия разрушена!