Синий билет

Оставаясь одна дома, заперев дверь, я прикладывала сцепленные ладони к животу, визуально увеличивая его. Просто посмотреть, говорила я себе. Прошло три бескровных месяца. Не так уж и долго. Мои легкие, моя диафрагма горели от напряжения. Я засовывала подушку под футболку. Просто посмотреть. В ванной я вставала на стул перед зеркалом и видела все свое тело, кроме головы. Меня пугала безрассудность этого поступка – вот так встать на стул, и одно падение могло бы избавить меня от всех проблем.

Отчасти мне и хотелось грохнуться со стула на пол, я это говорю совершенно искренне. Я могла бы упасть обратно в свою прежнюю жизнь, думала я, это же как свалиться с кровати среди ночи и избавиться от дурного сна. Но я аккуратно слезала со стула.

В нашем местном центре искусств показывали документальный фильм, на который я пошла как-то вечером с Айоной. Но я понятия не имела, что фильм про роды. Легкое напоминание о том, как нам повезло в жизни, если мы вдруг об этом позабудем. Мы видели руки врачей внутри женского тела. Кадры сопровождались не человеческими голосами, а наложенной дорожкой с классической музыкой. «Какая гадость», – выдохнул кто-то сбоку от меня, но в темноте зрительного зала я не разглядела, кто это сказал. Айона протянула мне плитку шоколада, но я отмахнулась. Мой взгляд был прикован к экрану.

Эмиссар сидел на стуле у двери позади экрана, вытянув ноги и позевывая. Белая рубашка, темно-синие брюки и пиджак, обычный костюм. Я лишь однажды видела, как эмиссар опрокинул кого-то на землю и уволок куда-то так быстро, что впору было подумать, будто ничего не произошло: все случилось так стремительно, что никто даже не успел отреагировать. И все же я была рада, что на мне мешковатая рубашка. И я заставляла себя отпивать вино из пластиковой чашки, которую мне кто-то дал, несмотря на то что мне было известно про свое состояние. Я слегка омочила губы и крепко сжала их, чтобы они потемнели от вина. Во время фильма мне в голову пришла мысль вылить остаток вина на себя. На экране женщина, широко раскрыв рот, кричала от боли, и этот крик, казалось, не умолкал долгие годы, и хуже всего, этот крик был не слышен, зато были видны влажные недра ее глотки, и потом что-то шевельнулось в обтянутых резиновыми перчатками руках врачей. С нарастающим ужасом я осознала, что та же самая боль жила внутри меня, дожидаясь лишь возможности исторгнуться наружу.

Когда в зале зажегся свет, люди стали смотреть на меня и на пролитое на мою одежду вино.

– О, с тобой произошла неприятность, – заметила Айона.

Она достала из сумочки бумажные салфетки и обтерла ими мою рубашку и джинсы.

– Какая же я неловкая! – словно извиняясь, произнесла я.

Больше мне никто не помог, и я кое-как вытерла смятыми салфетками винные пятна с бетонного пола.

На улице влажная рубашка прилипла холодной пленкой к моей коже. Мы с Айоной шли домой молча.

19

Я предположила, что с Р у нас все закончилось, потому что мы не виделись и не созванивались с того самого вечера, когда он приготовил мне ужин, но я не знала этого наверняка, пока не увидела его в баре однажды вечером после работы. Он сам подошел ко мне. Я все еще привлекала его и возбуждала, и теперь, может быть, даже больше, чем раньше.

Взрыв гормонов взбодрил мою кровь. Все мне говорили, что я похорошела в последнее время.

Прежде чем он подошел, я флиртовала с рыжей. Моя рука лежала на ее гладком голом плече, и я хохотала. Мы втроем несколько минут поговорили о чем-то отвлеченном, потом он взял мое пальто.

– Пошли!

Меня поразила безапелляционность, с какой он это произнес. Рыжая, оставшись в одиночестве, стала искать себе новую мишень.

Когда мы приехали ко мне, он нагрел в сотейнике молока. И все это без тени улыбки. Я сняла с него пиджак. Потом стала расстегивать его ремень.

– Погоди, – сказал он, переливая молоко из сотейника в чашку. Я послушно выпила молоко и потом расстегнула молнию на его брюках.

Я поцеловала его липкими бледными губами. А он лежал на диване, обмякнув, словно у него болела голова, даже когда я сбросила платье и встала перед диваном на колени, и даже когда я, голая, оседлала стул.

– Я не могу видеть тебя такой, – он отстранил меня. – Все плохо. Ты все разрушила.

Он был зол на себя и на меня.

А мне хотелось выдавить из него нежность. Мне хотелось обнять его и попросить прощения за то, что я совершила, и отбросить собственную гордость и только умолять его: «Прошу тебя, прошу тебя, давай во всем разберемся вместе, мне страшно, я не знаю, что теперь со мной будет».

Но я не стала ничего говорить. Я была не способна продемонстрировать ему свою уязвимость. Истерика клокотала ко мне. Но я просто прикрыла свою наготу белым лабораторным халатом.

– Я – твой врач, – игриво объявила я. – Опиши мне свои ощущения – и я тебя вылечу!

Он поглядел на меня.

– Знаешь, было время, когда мне казалось, что я к тебе что-то испытываю. Но теперь нет. Теперь ты меня раздражаешь.

И он ушел. А я била кулаками по ковру – совершенно беззвучно.