Синий билет

Я знала, что граница недалеко отсюда. Поэтому Марисоль и завела нас сюда. В комнате было окно, которое я могла бы попробовать разбить. А позади была незапертая дверь и коридор, по которому можно пробежать. Я могла бы вихрем промчаться мимо Марисоль, но потом будет слишком много людей, вооруженных людей, сквозь толпу которых мне придется прорываться, там будут запертые двери, шприцы, и я не знала, хватит ли мне сил или хитрости преодолеть все эти препятствия без ущерба для нас обеих. Мое тело все еще кровоточило, все еще было слабым и заторможенным, и каждый мой шаг отдавался ноющей болью в наложенных швах. Я держала в руках ребенка и плакала. Я думала об упрямой силе моего инстинкта, который так далеко нас завел, и о том, не пора ли действовать вопреки ему, и не значит ли именно это быть хорошей матерью. Поступить хорошо, когда каждой косточке в твоем теле плохо.

– Нет, – снова сказала я, но уже с меньшей уверенностью. Я приникла головой к стене. Я вдыхала запах новорожденной Новы. Она заплакала от голода, и я почти инстинктивно начала расстегивать пуговки на своем платье. Вернулась Марисоль, и я впервые заметила два мокрых пятна на ее футболке под распахнутым белым халатом. Она перехватила мой взгляд.

– Тело не забывает так быстро, как тебе хотелось бы, – произнесла она. – Это от слез.

Она присела на корточки передо мной.

– Если ты не отдашь ее мне, ее у тебя все равно заберут. Отдай ее мне, и она никогда ни о чем не узнает.

Я представила свою дочь взрослой, с медальоном на шее, который она воспринимала бы просто как украшение. Внутри ничего не было. Ничего, что могло бы всем поведать о ее будущей жизни, о том, откуда она взялась. И ей не пришлось бы прятаться в лесной глуши. Я вообразила себе ее среди деревьев, на чистом воздухе. Я вообразила, как она быстро бежит, но не спасаясь от чего-то, а просто так.

– Прошу тебя, – сказала Марисоль.

Я медленно кивнула. И отдала ей малышку.

Нова открыла ротик и заголосила. У нее были великолепные легкие. Ее крик, как сирена, прорезал воздух, возвещая о том, что она жива.

– Все хорошо, – сказала я ей. – Кричи, и ни на секунду не умолкай, кричи всю жизнь. Это же твой голос. Это лучшее, что у тебя есть.

Марисоль неловко держала ее и, похоже, была удивлена, что это оказалось так непросто. Мне пришлось ей показать, как надо.

– Вот так, – произнесла я, аккуратно прижав Нову к ее груди. И я не рухнула на пол. Я не потеряла сознания.

– Найди нас, если сможешь, – сказала Марисоль, но, судя по выражению ее лица, она была уверена, что я не стану искать, и сказала это просто ради красного словца. Она сделала попытку меня поцеловать, но сразу раздумала. Вместо этого подняла руку, словно отдавая мне салют. Я восприняла это как жест благодарности. Я восприняла это как признание того, что мы с ней через многое прошли и вот наступил конец. Я смотрела, как удаляется от меня моя дочурка, не переставая плакать. Я видела только ее макушку, клок темных волос, край одеяльца, завернутого вокруг ее личика и стянувшего ее неподвижное тельце. Может быть, Нова не заметит моего отсутствия до того, как они пересекут границу. А может быть, она вообще никогда не заметит моего отсутствия, она же такая крохотная, такая слабенькая, и она была выброшена в мир без лишних церемоний, и может быть, для нее это лучший вариант, что бы я сама ни чувствовала, чего бы ни хотела.

3

Я ждала в опустевшей палате для новорожденных сама не знаю чего, но за мной никто не пришел. Потом я вернулась в свою комнату. Я села на розовую простыню и стала гадать: все, что произошло, это было по-настоящему или понарошку? И года не прошло с той ночи, когда я вытащила из своего тела спираль. Это казалось почти невозможным, но это была правда. Я уронила лицо в ладони, стараясь держать себя в руках. Сейчас Марисоль сидела на заднем сиденье машины, держала мою малышку, привыкая к ее весу, и пересекала светящуюся полосу на земле. Ее тело стало ассоциироваться у моей малышки с уютом. А я осталась ни с чем – лишь со своим телом, и боль сочилась, как молоко, которое текло по коже, когда рука случайно касалась сосков.