Синий кит

— Что случилось, юные особы?

И Свербицкая с таким презрением и восторженностью смотрит на него, что Софии всё становится понятно, и она пугается этого прозрения. По смущению Гильзы — кожа у него темная, как корка сухаря, — она понимает, что тот тоже растолковал взгляд Свербицкой, но он не уверен, успела ли она рассказать Софии о произошедшем.

— Ну что такое, Агата? Кто тебя обидел?

София боится, что Свербицкая выкрикнет: «Ты, старый дурак!», — или что-нибудь подобное, и тогда избежать истории не удастся. Гильза до последнего будет отпираться, строить козни, сживать их со школы…

— Никто, Павел Степанович, это предновогоднее.

— Может быть, тебя отвести к врачу?

Молчание.

— Что же ты молчишь, Агата? Мне оставить вас одних?

Свербицкая опускает расплывшиеся глаза и смиренным голосом произносит:

— Нет, Павел Степанович, то есть — да. Отведите меня к врачу.

Гильза удовлетворенно гладит усы, по-отечески берет Впадину за руку, с натяжкой улыбается Софии и спрашивает:

— Будешь ждать подругу?

— Я… я…

Главное — не показать виду, что ей всё известно — не столько пониманием, сколько представлением. Но как не выдать себя?

— Не стоит меня ждать, София, спасибо тебе, я обязательно найду и приму его. Спасибо!

Свербицкая смотрит поверх ее головы, мутно отражаясь в потемневшем стекле, которое видно в зеркале за ее спиной. Когда она уходит вместе с Гильзой, София больше всего удивляется этому отражению, как будто существует связь между ним и всей этой липкой, грязной историей.

Снег скрипит под ногами, на следующей неделе обещают похолодание, по школе даже прошел слух об отмене занятий, что же тогда останется до Нового года? Три с половиной учебных дня? Ни одна шишка не срывается с лап перелеска. Все как будто бы застыло, и Впадина, и влюбленный в нее Гильза кажутся наваждением, так что София сомневается, точно ли между ними что-то было, или это ей привиделось в больном от постоянного недосыпания воображении. Не может быть, чтобы между ними что-то было — это невероятно, еще более невероятно, чем если бы Абраксас Йах действительно оказался не человеком.

Софии стало зябко, почти на глаза она опустила капюшон, вложила руки в карманы и выдохнула изо рта побольше воздуха, клубы отнесло к ограде детского сада. В ноздрях было сухо, пощипывало и покалывало, внизу живота наметилось какое-то знакомо-незнакомое ощущение, скорее отзвук, его провозвестник. Лучше об этом не думать. Чувство зябкости медленно обращалось в зыбкость происходящего. И сосны представлялись пальцами мертвецов с длинными ногтями, тянущимися из-под земли, мертвецов, которые так и не воскресли. Они пытаются дотянуться до неба, поскрести по нему, достучаться до его обитателей, безмолвные пальцы — большее показать они смущаются. И вся земля, пускай припорошенная снегом, — огромный могильник. И посреди нее Софии без разницы, занимался Гильза любовью со Впадиной или нет, все равно все они уйдут в землю по-разному, — но в жажде не столько воскресения, сколько дознания до правды, отрастят сосны-ногти и будут тянуть их из-под земли — качающиеся, тоскливые, вечнохвойные.

Потемнело. Фонари лилово горят над головой, проспект в отдалении залит красными и желтыми огнями, мутное небо бьется, как застывающее сердце, мигает сполохами с нефтехимического комбината, но самого пламени не видно, как высоко ни поднимайся, разве что с крыши высоток, прилегающих к бору. Вечером зарево станет красным и будет зловеще мерцать, сейчас, в четыре часа дня, оно кажется даже уютным.

На крыльце София едва не уронила связку ключей в сугроб, пока подбирала овальный ключ ко входной двери в подъезд. Войдя в прихожую, она ощутила стойкий запах вина, взглянула вниз: так и есть, на сложенной надвое тряпке с маками стояли унты отца, которые он надевал, когда ездил на стройку. Мамы с братом дома не было.

Отец выплыл из зала неспешно, сверкнул очками, спросил:

— А, сегодня особенный день?

— Почему?

— Потому что свершилось!

Отец приложил палец к губам, еле слышно сказал: «Тсс… только маме молчок, слышишь, доченька?». Плешивый человек помог ей снять рюкзак со спины, с недоумением оглядел ее охровые ботинки и стал говорить о том, как сегодня совершил главное событие в своей жизни — разумеется, после рождения Софии, — купил криптовалюту.

— Понимаешь, когда киты зайдут на рынок, тогда он перегреется, а я улучил время, пригвоздил его, — он энергически махал руками.

— Какие киты, папа?

— Так называют больших игроков на биржах.

— А маленьких как называют?

— Хомяки, — ответил отец невозмутимо.