Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Шосе замолчал. Действительно ходили слухи, что он убил одну девушку и потом велел бросить ее тело в горах, чтобы все знали, что может произойти с теми, кто распускает язык. «Берите ее, — якобы сказал он, — бросьте в горах, и пусть ее сожрут волки». Шосе выдержал взгляд отца и спустя некоторое время ответил ему:

— Нет, таким, как ты, когда, как говорят, держишь людей три дня в колодках на шее, не давая ни хлеба, ни воды.

Колодки действительно имели место, что правда, то правда, и то, что в Саргаделосе были ружья и два полка солдат, живших в казармах. Но только это и было правдой. Антонио знал, что его поведение привело к войне, к которой он не стремился, но которую принимал со всеми вытекавшими отсюда последствиями. А потому он знал, что начиная с этого мгновения его жизнь будет направлена на то, чтобы покончить с Корой и священником Варелой, а также с некоторыми другими, имена которых он постепенно узнает благодаря сообщениям Шосе, а также тем, что уже предоставил ему Венансио и, вне всякого сомнения, предоставит его свояк Франсиско или Антонио Лопес Вильяполь, его уполномоченный в Вивейро, как, впрочем, и тот же Бернардо, который по-прежнему будет заниматься этим делом, затрагивающим не столько его вольное сердце, сколько его вечно щедрую и расточительную натуру, равно как и чувство дружбы.

Антонио посмотрел на сына, протянул ему руку, и Шосе пожал ее; но Антонио вырвал руку и сделал вид, что хочет схватить сына за причинное место, отчего парень отскочил от него, но тут же рассмеялся, поняв, что маневр был обманным. Они оба разразились хохотом, а Шосе, обернувшись, заметил:

— Вон идет дядя Пако.

Он только что увидел, что брат его матери вышел из домика управляющего, расположенного почти у самого дворца, к которому они потихоньку приближались. Антонио подошел к шурину и обнял, вопросительно взирая на него, пораженный синяками вокруг его глаз.

— Это ничего, могло быть хуже, — ответил Франсиско Асеведо, — они пожелали говорить со мной уже после того, как проломили голову брату Морланду и убили Томаса де Винья, отчего ярости у них, судя по всему, поубавилось; мне досталось всего ничего, я к ним пошел, а что дальше было, и рассказывать не стоит: пустяки.

— Что они с тобой сделали? — Этот день был полон неожиданностей, и Ибаньес начинал уже привыкать к ним.

— Побили меня как следует, а после кто-то из них приставил мне к груди пистолет, который, к счастью, дал осечку.

— Мерзавцы! — только и сказал Антонио.

Франсиско был невысок ростом, но широк в плечах и имел чистый открытый лоб. Парик, который он всегда носил, был весь в пыли, поскольку его владелец весь день провел наблюдая за восстановительными работами, которыми руководил с самого первого дня. Асеведо пригладил растрепавшиеся локоны парика и спокойно ответил:

— Вот и я говорю. Хорошо еще, что подоспели наши люди и помогли мне убежать. — Он на мгновение замолчал, будто колеблясь, и добавил: — Потому что с помощью лейтенанта я бы уже давно червей кормил.

— Как это?

Антонио вновь чувствует, как его охватывает гнев. Он уже столько ломал себе голову, сводя концы с концами, столько раз вновь и вновь возвращался к рассказу о происшедшем, все более усугубляя вину участников событий или обнаруживая новых ответственных за них, что уже начинал чувствовать себя как бык на корриде, которую он посещал во время поездок в Мадрид: в заключительной части действа, когда шпага уже крепко сидит у него в спине, бык обреченно ждет конца, а перед его глазами, вот-вот готовыми закрыться миру и свету, безжалостно развеваясь, полощутся плащи тореро. Антонио ждет, что Асеведо продолжит свой рассказ, но тот не торопится, словно для того, чтобы сказать то, что он должен, ему не хватает воздуха.

Единственное, что он делал, так это бродил туда-сюда как ни в чем не бывало, и даже казалось, что его бездействие только еще больше подстегивает людей.

Неужели власть его врагов столь велика, что смогла обуздать вооруженную силу, направленную сюда как раз для того, чтобы охранять королевские боеприпасы и защищать от мятежей, подобных недавнему? Ибаньес бросает взгляд на сына и видит, что тот невозмутимо ждет ответа, который ему уже, без сомнения, известен. Но Ибаньесу еще неведом этот ответ, хотя он и догадывается о нем, а посему он спрашивает:

— И как же ты убежал?

— Я бросился бежать к дворцу Мануэля Педросы.

«Жизнь полна парадоксов», — думает Антонио, который наконец-то теперь, выслушав сына и шурина, окончательно понимает, что произошло на самом деле.

— И он тебя хорошо принял?

— Да, замечательно. И только благодаря ему я жив.

— Но ведь он был одним из главных интриганов, даже, возможно, главным подстрекателем.

— Это невозможно! — Франсиско несколько актерским и совершенно притворным жестом поднес руки к голове.

Мысль, что он попал прямо в пасть к волку, настолько испугала его, насколько он успокоился, когда прибегнул к помощи Педросы. И он понимает, что это не укладывается в его сознании.