Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

— Сядь рядом со мной… я вспоминал о людях из Ригейры и о тех, кто подстроил беспорядки одиннадцатого числа, — объяснил он сыну.

— Не знаю, известно ли тебе, что дон Сальвадор написал своему начальству, главному интенданту королевства и галисийских войск, двадцать восьмого числа, после того как были установлены личности мятежников, спрашивая его совета, что делать, — поведал ему Шосе.

Шосе был выше Антонио. Широкий в плечах, руки его, большие, словно лопаты, мирно покоились на коленях, словно он боялся, что любое их движение может обеспокоить отца.

— И что сделал интендант? — спросил тот.

— Интендант передал донесение военному аудитору, который посоветовал ему сообщить об этом регенту Королевского суда и капитан-генералу, чтобы тот приказал командующему войсками Вивейро оказать Ламасу всю необходимую помощь; но все увязло в бюрократических сетях и оказалось впустую, — сказал юноша и посмотрел на отца в ожидании реакции хозяина Саргаделоса на эти слова.

— Что ты мне говоришь, Шосе, что ты говоришь! Как это возможно? — разволновался тот.

Шосе помолчал немного, не решаясь рассказывать отцу все, что ему было известно. Он целыми днями по собственному усмотрению занимался расследованием, прибегнув к помощи друзей, установив с ними доверительные отношения. Информация, которую поставлял отцу брат Венансио, была обширной, но не полной, и Шосе это знал. И еще он знал, что следует воспользоваться всем, что ему удалось разузнать.

На самом деле все гораздо хуже. Видя, как все складывается, дон Сальвадор написал командующему Вивейро, начальнику третьего африканского батальона, прося его отдать приказ расположенным в непосредственной близости от фабрики гарнизонам, чтобы в случае необходимости они защитили ее, но тот ответил, что военный аудитор посоветовал ему направлять войска лишь в том случае, если уполномоченный Ламас подтвердит, что предполагаемое восстание действительно началось, ни минутой ранее, и только с предварительным уведомлением капитан-генерала.

После дождливого утра день выдался великолепный, и в этот уже далеко не ранний час дрозды начинали выводить свои трели, сообщая обо всех лесных новостях. Они считали себя его вечными сторожами и улетели, лишь когда его охватил огонь, а теперь понемногу начали возвращаться сюда, неспешно и осторожно.

— Это невозможно! — пробормотал Антонио, впервые упав духом.

Королевские войска, которым он служил верой и правдой, преднамеренно бросили его, и это придавало действиям, которые он уже предпринял, новый поворот.

— Очень даже возможно! Все было так, как я тебе рассказываю, да еще изложено таким витиеватым бюрократическим стилем, что, когда читаешь, начинаешь во всем сомневаться, ибо больше похоже, что этот дерьмовый документ составил какой-нибудь клерикал, а никак не военный.

Антонио посмотрел на своего первенца и счел, что давно уже пора было ждать от него подобных выражений. Было ясно, что идальго сумели сплести густую сеть интриг, родственных отношений и взаимных интересов, чтобы остаться тем, чем были всегда и чем намеревались оставаться впредь.

— Что тебе еще известно, Шосе? — потребовал он ответа.

Сын почувствовал свою значительность. Отец проявлял к нему интерес, как никогда ранее. Он слушал его и принимал во внимание не только излагаемую информацию, но и его мнение. Вдохновленный этим, Шосе продолжил:

— Так вот, тридцатого числа, в полдвенадцатого ночи, когда дом уже вовсю полыхал, а завод был разрушен, прибыл командующий Бернардино Техадо и увидел своими глазами, что все, кто там оставался, вдребезги пьяны после того, как опустошили все, что только было возможно. — Шосе начал говорить так медленно, словно его слова были зернами, одно за другим выпадавшими из кукурузного початка. — И этот негодяй совершенно невозмутимо заговорил с ними необыкновенно мягко, словно с детьми, и принялся убеждать их, что капитан-генерал всех накажет по заслугам за угнетение, которому они подвергались по твоей милости в твоих владениях, поместьях и на принудительных работах, так что все эти люди принялись кричать: «Да здравствует Испания! Смерть Ибаньесу!»

— Эскилаче![95] — в свою очередь крикнул Ибаньес.

— Что? — спросил сын, не понимая, что хочет сказать отец.

— Мне это напоминает мятеж Эскилаче, сынок, когда мне было семнадцать лет и в столице вспыхнул бунт, о котором лучше не вспоминать. Но здесь-то нет иезуитов, так что это совсем другое дело. Иезуиты, как и францисканцы, знают толк в прогрессе и в просвещении, — ответил Антонио, прежде чем вновь погрузиться в задумчивость.

В лесу что-то продолжал насвистывать дрозд, а с реки доносился шум воды, каскадом падавшей с плотины водохранилища. Река неслась стремительно среди круглых камней и плит, в немалой степени способствовавших нарастанию шума. А на далекое море у них за спиной, на севере, уже начали опускаться первые тени окрестных гор. Антонио продолжал говорить вслух: