Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

В молчаливом одиночестве Феррейрелы Антонио Ибаньес впервые в жизни познает женщину на том же ложе, где появился на свет. Но в самый момент свершения акта он вдруг с ужасом осознает, что не может проникнуть в нее, что ему мешает слабость, которую он считал уже преодоленной. Тогда он вновь сбрасывает простыню и созерцает прекрасное тело лежащей рядом женщины. Свет керосиновой лампы позволяет увидеть его еще более восхитительным, чем он ожидал, однако это не помогает удовлетворить желание. Грубое обладание, обычное для его любовных утех, совершенный наспех акт, который он привык считать направленным лишь на продолжение рода или на немедленное удовлетворение сладострастия, вдруг оборачивается некой заторможенностью, охватывающей все его существо, словно он боится осквернить так покорно вручающее ему себя тело; во всяком случае так ему хочется думать, ибо любое оправдание неудачи кажется ему истинным и правдивым.

На самом деле он сам не знает, что с ним происходит. Он чувствует себя побежденным и вновь испытывает унижение. Быть может, это оттого, что возраст девушки не намного превосходит возраст его собственных дочерей, возможно, напряжение недавних дней так подействовало на него, что всякое возвращение к жизни стоит ему труда. Он по-прежнему созерцает тело девушки и все так же ласкает его, но ничего не происходит, и он начинает терять терпение. Они так и не сказали друг другу ничего, кроме одной-единственной фразы, что уже затерялась в каком-то уголке памяти. Тогда она вновь берется за край льняного полотнища и жестом показывает, что хочет прикрыть оба их тела простыней, которую сегодня уже не раз сбрасывали и снова накидывали, словно это был единственный понятный им обоим условный язык, с помощью которого они могли общаться. Антонио молча соглашается. Свет по-прежнему горит. Ее руки под простыней начинают ласкать тело мужчины. Они делают это неторопливо, спокойно; вот они добираются до члена и нежно ласкают его. Это не грубая ласка, как у большинства женщин, которые, движимые непонятным нетерпением или местью, обычно сжимают его между большим и указательным пальцами и трут, вызывая боль. То, что неуклюже получается у других, в ее руках исполнено истинной мудрости. Она пробегает по нему пальцами, нежно держит его в ладони и время от времени вновь скидывает простыню, чтобы согнуться пополам и лизнуть его своим ласковым язычком, при этом слегка сжав губами, еще недавно казавшимися такими умоляющими. Когда былая упругость возвращается к нему, она берет руку мужчины и подносит ее к своему лону. Оно влажно и призывно, но он и она еще выдерживают какое-то время, не торопясь, пока наконец, влекомый безудержной силой, он не проникает в нее.

На всем протяжении ласк Антонио пребывал в полном отречении от своей сущности, будучи занятым лишь ее существом, полностью отдавшись этому удивительному ощущению проникновений друг в друга, которое возможно, только когда есть взаимопонимание, не требующее слов, что возникнут лишь в случае необходимости, подобно птицам, вспорхнувшим на рассвете. В эти минуты любви Антонио испытал вечные ощущения, повторяющиеся вновь и вновь на протяжении многих лет, пока возраст не отдаляет их от нас, чтобы уже почти никогда не вернуть, разве что произойдет чудо, подобное тому, что дано было узнать Антонио. Девушка заставила его забыть о возрасте, вернула ему силу, которую он считал уже навсегда утраченной, вернула его к жизни. Теперь он знает, что все вернется в свое русло и что сила его будет безгранична.

На протяжении остатка ночи они вновь будут любить друг друга. И они даже заговорят. Не во время второго соития, а уже после него. До этого они будут просто отдыхать, прижавшись друг к другу, ее тонкое тело будет возлежать на нем, пока желание вновь не охватит его и не сделает все возможным. Постепенно они открывают для себя плоть друг друга. Его телу около сорока восьми лет, и у него уже порядочный животик. Когда они решаются заговорить, она признается ему, что, если смотреть сзади, у него совершенно мальчишеское тело, а вот спереди он выглядит зрелым мужчиной, но только из-за живота. Он должен этому поверить, и он верит, определенно верит, но не собирается ничего делать, чтобы избежать этого. Ему вполне достаточно того, чтобы она считала его молодым, даже если для этого ему придется поворачиваться к ней спиной всякий раз, как он проходит по комнате, теперь он постарается не представать перед взглядом девушки в профиль, а попытается, чтобы она всегда видела его анфас или, еще лучше, со спины. Ее же тело, напротив, совершенно. Антонио размышляет над тем, что благородная кровь всегда проявляется в красоте и что тело этой девушки не может принадлежать лишь крестьянке, кто-то должен стоять за этим, отец или мать, которых она не знает, может быть, дед, но кто-то непременно должен был передать ей эту породу, угадывающуюся в изящных размеренных движениях, в теле стройном и хрупком, но при этом сильном и даже мощном, способном вернуть ему то, что он считал уже утраченным.