Синий Цвет вечности

Уж показалися значки
Там на опушке — два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет — где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…
Эй вы, станичники, за ним…
Что? ранен!.. — Ничего, безделка…
И завязалась перестрелка…

Он освободился уже от поучений бабушки, скрылся в кабинете. Сюда она никогда не входила, когда он работал…

Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет…

Из экспедиции Галафеева он писал Лопухину, которому помешал когда-то жениться на Сушковой. Может — правильно, может — нет, кто знает?

«У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и всё время дрались штыками».

…Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет…

«У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте <…> вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью» (из письма к Алексею Лопухину).

В цифрах он немного ошибается. Или не отвергает желания прихвастнуть. (Алексей — друг и родной брат Вари — Веры из «Княжны Мери». Может, и вправду эти странные стихи — поэма? журнал событий? письмо в вечность? — обращены именно к ней?)

Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.

Эти шесть часов боя (или то время, какое он принял за шесть часов) он мотался между Галафеевым, находившимся в арьергарде ближе к центру отряда, и медленно наступающими частями авангарда.

Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось…

Впереди был лес, тот самый, Гехинский. Он двумя клиньями выходил к дороге. По опушке его, перерезая дорогу, текла речка Валерик. Что берега ее отвесны издали не было видно. Артиллерия обстреляла на всякий случай лес, в ответ — глухое молчание. Ни звука…

                            …Впереди же
Всё тихо — там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще подвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.

Галафеев сказал Михаилу:

— Поторопите Фрейтага. Пусть двигаются!

И Лермонтов помчался на коне к авангарду, в котором было два батальона Куринского полка во главе с полковником Фрейтагом.

Фрейтаг подал знак снимать орудия с передков и начать движение…

Вдруг залп… глядим: лежат рядами…

Рядами — это два ряда Куринского полка!

Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей…

Раненые пытаются отползти в сторону. Бегут санитары. Видение ползущих, ползающих в крови людей еще страшней, чем убитых.

…Что нужды? здешние полки
Народ испытанный… В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы,
Кто не успел спрыгнуть с коня…

Он сам из тех, кто «помчался на завалы», «не успев спрыгнуть с коня». (Рассказать бы бабушке! Может, она бы не так настаивала на его службе? Даже в роли адъютанта!)

Полковник Фрейтаг был ранен сразу. В грудь…

Ура — и смолкло. — Вон кинжалы,
В приклады! — и пошла резня.

«Война совсем не фейерверк, а просто трудная работа…» — так будут писать век спустя правоверные его ученики. А он писал так: